Мы с Васькой успели покрыть крышу, между окон защитку сделали, в худых сенях забили соломой все дыры. Васька оказался заботливым, хозяйственным. Он как‑то незаметно быстро возмужал. По примеру других парней он отпустил чуб и вечерами, уходя к девкам, завивал его раскаленным над лампой гвоздем. Но скоро Ваське придется снять чуб, и будет он лоб свой греть там, где уже мы побывали. Мать заранее готовит ему портянки, чулки, варежки и все, что полагается новобранцу. Как и все многодетные матери, она привыкла провожать детей, уже не плачет; поджав губы, сидит за шитьем или вязаньем.
Как‑то во время ужина к нам в избу вошел Николай Гагарин. Отец решил, что тот пришел за долгом. Николай помолился на образа, поздоровался, прошел к лавке и сел возле матери, низко опустив голову. Густая рыжая борода закрыла ему колени. Мы перестали есть и с испугом смотрели на этого богача. Зачем он пришел? Что хорошего может он принести в нашу избу? Я уже подсчитал, сколько надо отвалить ему моих денег, оставшихся от пенсии, чтобы расплатиться.
— Ешьте, остынет, — сказал я и взглянул на мать.
Мне было стыдно за свою семью, которая так испугалась Николая. Но никто, кроме нас с Васькой, не принялся за еду.
— Дядя Иван, — выпрямился Николай, — як тебе.
Отец так и замер, и красные его глаза часто замигали.
— Наш старик…
Николай остановился, словно поперхнувшись. А мать быстро спросила, и в голосе ее послышалась плохо скрываемая радость:
— Помер?
— Нет, — ответил Николай, — жив. Желанье он изъявил. Просит почитать святое писание. За тобой я, дядя Иван. Уважь.
— Это могу, — с радостью согласился отец и взглянул на мать.
— Знамо, раз просит, — подтвердила мать.
— Ну вот, — сказал Николай вставая. — Захвати какую‑нибудь книгу, а мы сочтемся, заплатим.
— Зачем платить! — воскликнул отец. — Чай, так.
Мать, взглянув на отца, сожмурила глаза и Николаю ласково:
— Мы вон сколько вам должны. Спасибо, выручаете. А читальщиков у нас двое. И Петя почитает.
Николай вышел. Все облегченно вздохнули, но мать не преминула обругать отца:
— Дурак лысый: «чай, та–ак». Зачем «так»?
После ужина мы с отцом обсуждали, что читать Гагаре. Псалтырь? — он читается только по покойникам. Священную историю? — там подходящего мало.
— Вот что, отец, — надумал я, — прочитай ты ему что‑нибудь пострашнее из апокалипсиса. Сразу ноги протянет.
Но мать не согласилась с этим:
— Не смейте пугать. Пущай живет. Ты, отец, только узнай, сколько платить будут. Ежели как за упокойника, по полтиннику за ночь, пущай, черт с ним, хоть два месяца живет.
— Правильно мать говорит, — согласился я. — Выбери что‑нибудь утешительное.
— С первого псалма начну, — решил отец, — а там видно будет.
Причесав остатки волос на голове, отец отправился.
Гагару расшиб паралич. Всему виною был огромный, волоцкой породы, злой баран.
Летом в особом стаде Гагары этот баран ходил с кожаной завеской на лбу, которая закрывала ему глаза. Он не раз нападал на пастуха, сшибал его с ног. Баран, сколько его ни били, никого не боялся, кроме своих домашних. Особенно боялся самого Гагары, но старик в этот вечер вперзые надел новый полушубок. Баран сзади обнюхал его и, не признав своего хозяина, слегка толкнул. Старик освирепел, ударил барана граблями. Тому только этого и надо: отступил, нацелился, и Гагара, успев только крикнуть: «Что ты, че–орт!», свалился на мерзлую кучу навоза.
Две недели старик ничего не мог говорить — отнялась правая сторона, потом отошел немного, я первые слова его были: «Зае–еза ба–ана!» Барана зарезали, принесли показать баранью голову. Гагара посмотрел на нее одним глазом, злобно плюнул и приказал: — Су–удень…
Из головы барана сварили студень, и Гагара ел своего врага три дня.
Нам со старостой пришло распоряжение снова составить списки на скот. Список мы составили и написали, что в деревне у большинства крестьян скота почти не осталось. Напрасны наши труды! Пришел приказ от продовольственной управы немедленно сдать каждому двору без исключения по два пуда мяса натурой или по три живым весом. Цена казенная. В конце приказа угроза судом. Вот тебе и телка, которую я прочил на избу. Какая тут изба! Хлеб тоже на исходе. Тревожно, когда в сусеке, особенно где лежит рожь, начинает лысеть дно, — ведь вся надежда на этот запас. Больше ниоткуда не прибавится.