— Православные христиане, — начинает он, как всегда, — господь бог довел нам дожить до сего великого дня! Ныне вся православная Русь празднует торжественное событие: двадцать два года назад, волею всевышнего, восшел на престол августейший император наш, Николай Александрович. Его славное царствование полно событиями. Из них суть: это упрочение православия, изничтожение революционной крамолы. Ныне, празднуя великий день августейшего царствования, мы не забываем и того, что бог нам ниспослал грозное испытание. Сам государь стал во главе великомиллионной армии и ведет ~ёе…
Священник на момент замолчал. И вдруг в этой тишине на всю церковь раздалось явственно:
— Зачем царю Распутин?
Все, кто стоял впереди, испуганно повернулись в нашу сторону.
Лицо священника вмиг покрылось пятнами, глаза сощурились, руки заходили по аналою, словно что‑то искали. Чувствую, как Филя дрожит. Он, видимо, и сам испугался своего голоса. Может быть, и не ожидал, что крикнет так злобно. Что скажет проповедник? Все село, весь приход полон слухами о Распутине, о царице и фрейлине Вырубовой, имение которой находится от нас всего‑то верстах в двадцати.
— Православные христиане, — сдержанно начал священник, — много разных слухов, порожденных войною. Коварный враг пускает в ход всяческие способы. Он пробирается всюду. Слабы наши молитвы. Дьявол усилил козни. Один из его слуг вошел в доверие царя. Снова оживились смутьяны. Помолимся, православные! Путь всевышний услышит нашу молитву. Да будет крепок и нерушим царский престол, да будет многая лета помазаннику. Аминь!
Священник широко перекрестился, поклонился народу и быстро пошел в алтарь.
И вот все двинулись к выходу, двинулись, загудели.
— Ну, Филипа, доволен ты проповедью? — спросил я.
Он подмигнул единственным глазом:
— Теперь понятно все.
И, не стесняясь ни женщин, ни девушек, он добавил такое, что совсем не говорят в святом месте.
И тут пошел разговор.
— Царицу корить не надо. Самуго воюет, а кто семейное дело править будет? Она щ нашла.
— Да, гляди, кого выбрала!
— Енерала не хочет, давай мужика.
— За что же батюшка взъелся на Распутина?
— За престол он! — выкрикнул Филя. — Распутин престол конфузит.
— Это верно. Выходит, раскачка трону.
— Фамилие‑то какое: Рас–пу–тин!
17
Буран воет уже неделю подряд, не умолкая день и ночь. Хорошо сидеть в теплой избе и слушать вой и рев.
Каково теперь в окопах?
Мать сидит за гребнем и молча прядет. Веретено ее жужжит, нитка тянется ровная, длинная, кажется, ей и конца не будет и веретено вот–вот упадет на пол, но мать ловко подбрасывает его, как рыбку, схватывает за острый кончик и молниеносно, словно веретено заведено пружиной, накручивает на него нитку. Опять прядет, опять хрустит хорошо протолченная кудель на гребне, нитка выплывает из нее, как паутина, тонкая, почти невидимая, течет–течет…
Братишка забрался на печь. Видна его белокурая головка. Он держит азбуку и самостоятельно, по предметам, учит буквы. Отец опять у Гагары, а я сижу за столом и составляю раздельный акт.
Вчера был дележ у Арефкиных. Ругань, чуть не драка из‑за каждого ухвата, сковороды. Не прошло еще и трех месяцев, как убили на войне кузнеца Саньку, а сноха для семьи уже стала чужой.
Староста Игнат и понятые присудили отдать ей кузницу со всем инструментом, амбар и еще кое‑что из домашней утвари.
В избу вошел десятский Филипп Шкалик. Он все такой же, каким запомнился мне с детства, только в бороденке его теперь крепкие, как струны, седые волосы. Десятским Филипп ходит уже лет двенадцать подряд. Сколько старост и старшин переменилось, а он укоренился, как священник в приходе. Знает его земский, становой, старшина и урядник. Много знает и сам Шкалик, хотя прикидывается простаком. Обязанности свои исполняет аккуратно, даже строгость напускает. Многие побаиваются его.
— Писарь дома? — спросил Шкалик, помолившись и глядя в упор на меня.
— В волость уехал, — отвечаю ему. — Ноги отряхни.
— Ой, забыл, что в хоромы попал, — усмехнулся он. — Три срочных из волости. Получай. Расписаться велели.
Что ты все мне да мне носишь? Тут написано: «Старосте первого общества».
— А ты старосту спроси. Он этих пакетов боится, как волк огня. Мерещится ему: беспременно в каждом пакете нобилизация аль реквизиция. К тебе меня гонит.
— Ладно, иди, — говорю ему, но он с нетерпением ждет, когда я прочту бумаги.
Вижу, что он хочет что‑то сказать, но я не спрашиваю. Тогда лезет он за пазуху и кладет передо мной письмо.