Быстро побросали недокуренные цыгарки — и вот уже в строю.
— Сми–и-рно!
Замерли ребята, груди выпятили, животы подобрали, палки приставили к ногам.
— На… крра–а-аул!
Три десятка палок взметнулись.
Командуя, Филя то посматривает на меня, то на свой вышколенный строй. Я догадываюсь о его замысле. Ему представляется удобный случай: проверить свою муштру и похвалиться передо мной. А меня использовать… только вот в качестве кого, не знаю.
— Равнение… напра–аво!
Десятки голов повертываются ко мне. Строгие, серьезные. Я подхожу ближе. Делаю недовольное, хмурое лицо. Филя, подтянувшись, идет ко мне, останавливается на расстоянии трех шагов, четко ставит левую ногу к правой, ловко вскидывает под козырек и рапортует мне, как командиру полка. И хоть бы искорка смеха в его единственном глазу! Теперь очередь за мной.
— Благодарю, господин поручик! — козыряю ему небрежно, как и полагается полковнику.
Подхожу к строю, некоторое время внимательно смотрю на «солдат». Затем иду вдоль фронта, проверяю, как они стоят, как держат «ружья». Ребята «едят» полковника глазами. Вытянувшись, густым голосом приветствую:
— Здорово, первая рота!
— Здра жла ваш сок–родь! — удивительно дружно и радостно кричат ребята.
— Спасибо за службу!
— Рады стараться, ваш…
Филя сияет. Вижу, он не прочь и еще продолжит:, эту церемонию, но я говорю:
— Вольно!
— Вольно! — повторяет Филя, и ребята вновь закуривают, не выходя из строя.
— Здорово притоптали! — отведя Филю в сторону, указываю на снег.
— Стараются.
— Для чего ты их обучаешь?
Филя задумывается.
— Видишь ли, я хочу, чтобы они не были, как мы. К местности их применяться научу, штыком колоть, перебежки делать. Все‑таки меньше их погибать будет.
— Верно, Филя, верно. Словесность тоже проходишь?
— Это у меня плохо выходит. — Оглянувшись, он вдруг предлагает: — Помоги мне, а? По словесности.
Филя всерьез просит меня, и я говорю ему смеясь:
— Друг мой, если я начну с ними словесностью заниматься, то такому научу…
— Ну–ну?
— Что «ну»? Не устав же буду я проходить и не чинопочитание, а начну… хоть бы с Распутина.
— К чему Распутин?
— Подгоню, например, к внутренним врагам. «Кто есть внутренние враги?» — спрашивали нас, и мы отвечали: «Внутренние враги есть революционеры, жиды, студенты». Учили так?
— Верно. А ты?
— А я переверну.
Филя немного смущен и оглядывается по сторонам.
Видимо, такая словесность не совсем для ребят подходит.
— Нам надо вдвоем поговорить, — шепчет он.
— Давно хочу, — говорю я. — Тебя молодая жена за эту забаву не бранит?
— Она мой характер знает.
— Характер у тебя боевой. Ты береги его, пригодится когда‑нибудь, — и я чуть щурю глаза.
Филя, мне кажется, понял меня. Лицо у него радостное.
Круто повернувшись к новобранцам, командует:
— Смирно!.. Р–равняйсь!
Вздваивает ряды, выстраивает по четыре, командует шаг на месте. «Армия» топает, как один человек. С ними топает и Филя, и у меня самого вздрагивают колени. Тоже хочется топать.
— Запева–ай! — раздается команда, и звонкий голос заводит:
— Агом арш! — перекрывая пение, гремит Филя, и «армия» с песней под ногу дружно двигается, снег брызжет из‑под сапог, валенок и лаптей.
Все дальше и дальше уходят они, а я стою и смотрю им вслед, и ощущаю какую‑то гордость за этих молодых ребят и самому хочется шагать с ними вместе.
Нет, «словесности» я все‑таки их научу!
18
Крепкий, как дуб, старик Гагара. Вот он лежит передо мной. Левый глаз его, злой и хищный, уставился на меня. Правый закрыт. Не хочет Гагара умирать, нет! А если уж постигнет смерть, то к ней он готовится прилежно. Много на душе у старика грехов, много он нанес обид. Раньше, когда был здоров, не думалось. Теперь, боясь «того света», решил очиститься. Гроза бедняков — он намерен отправиться на тот свет в белых ризах.
Впервые вчера я читал Гагаре неохотно, но затем узнал, чего старик боится больше всего, и стал выбирать для чтения самые страшные места из «святых» книг. Я пугал Гагару, грозил ему адом, тягчайшими муками, и, когда прочел притчу о бедном и богатом Лазаре, он тут же позвал Николая и при мне приказал простить кое–кому старые денежные и хлебные долги. Это мне понравилось. На следующий вечер я добился того, что он простил долг Ванькиному отцу. Нет, я его буду мучить и изводить медленно. Я отомщу Гагаре за всех, кого он обидел. Святое писание старик иногда понимает плохо. Ласковым голосом я поясняю ему прочитанное так, как хочу. Особенно настойчиво внушаю ему две мысли: одна — трудно богатому войти в царство небесное и другая: «Прости нам долги наши, яко же и мы прощаем должникам нашим».