Она перестала плакать и сердитым голосом произнесла:
— Поговори с Мишей.
Я еще раз успокоил мать и решил как‑нибудь поделикатней поговорить с братом. Что‑то он скажет?
Народ бывал у нас почти каждый день, а вечерами особенно. Больше всего — солдатки. Каждая полагала, что Миша обязательно где‑нибудь встречал ее мужа или по крайней мере знает, где он.
Пришла солдатка Маша. Тоже спросила о своем Ефиме, а украдкой шепнула мне, чтобы я зашел к девкам «почудить».
В один из вечеров, когда в избе никого из чужих не было, я, хоть и чувствуя, что неловко оставлять Мишу одного, стал собираться на посиделки. Мать, которая давно не спрашивала, куда я ухожу, как нарочно, спросила:
— Далеко ли, солдат?
— Прохладиться, — говорю ей.
— На улицу, што ль?
Это спросил Миша. Я даже вздрогнул. В его тихом голосе послышались мне тоска, одиночество.
— Я, Миша, на часок. Солдатка Маша просила написать письмо ее мужу. Ну, там девки у нее. Словом, посиделки.
И шутя предложил ему:
— А хошь, пройдемся? Девок поглядишь.
Никак не ожидал, что брат так быстро согласится.
— Что ж, пойдем!
Невольно посмотрел я на мать. У нее торжествующее лицо. И еще моргает мне, видимо намекает на тот разговор с ней. Я киваю головой.
Миша уже облачается в свою форму, да так, словно ему скомандовали в поход.
Скоро скрип наших сапог четко раздается в морозной тиши. Искоса поглядываю на брата. От лунного света искрятся его погоны. Словно по кусочку льда с изморозью положили ему на плечи. Некоторое время шли молча. Первым заговорил он.
— У тебя что, присуха там есть?
Я ответил, что присуха была, да дело рассохлось, и что теперь у меня есть настоящая присуха, но не в своем селе. И я подробно рассказал брату о встрече с Леной. Дослушав меня, он воскликнул:
— У тебя же настоящая любовь!
— Как видно, Миша.
— Так чего же… — Он даже приостановился и сказал твердо: — Сватай и женись!
— Видишь ли, Миша, — решил я отшутиться, — в солдатах я привык рассчитываться по порядку номеров. А у меня с правого фланга двое.
— Кто?
— Номер первый ты, второй — Захар.
Миша замолчал. И тут‑то я догадался: как раз подходящий момент спросить его, выполнить просьбу матери.
— Не только девки должны блюсти — младшей не выходить раньше старшей, но и мы. И я до тех пор не женюсь, пока ты не откроешь мне дорогу. Ведь ты‑то когда‑нибудь женишься?
— Конечно.
— Только не на деревенской, наверно?
— Почему? — изумился он.
— Ах, та–ак? — подхватил я, чувствуя, как щеки мои запылали. — Миша, брат, в чем же дело? Давай, я тебе такую девку подберу, век будешь спасибо говорить.
— Давай, — сказал он.
Помолчав, я уже серьезно спросил:
— Ты… в самом деле?
— Видишь ли, я думал об этом… А раз такой разговор зашел, скажу. Мне скоро тридцать. Я все ждал, вот–вот наступит время, когда мне доведется спокойно пожить, семейно, как всем. Но где конец ожиданью? Рассудим здраво: женитьба, будут дети. Их надо вырастить. Когда же я буду растить их?
Миша обстоятельно говорил о том, что ему необходимо жениться, но ни разу не упомянул о любви. Любил ли он когда‑нибудь? А может быть… тоже некогда было!
— Я понял тебя, Миша. Верно все, что ты говоришь. Но как же так, сразу? Ведь надо сначала влюбиться или хоть человека узнать…
Помолчав, он сказал:
— Любовь… да, но любовь не знает сроков. Главное, чтобы в человеке не ошибиться. А любовь… ты вот с одного взгляда, говоришь, полюбил? А чем я хуже тебя?
— Миша, ты шутишь или нет?
— Совсем не шучу.
— Тогда по рукам?
И я беру его руку, жму ее и говорю:
— Значит, начинается смотр невест.
Вот и посиделки. Чуть–чуть виден огонек. В окне тени девок. Стучусь в дверь. Сквозь продутые пятна на стеклах кто‑то смотрит. Слышны восклицания, а скоро из сеней голос Маши. Она узнает меня и открывает дверь.
— Здорово, девки!
Вхожу, пропускаю брата и, указывая на него, говорю:
— Солдата встретил! Захватил с собой. Замерз. Отогрейте. Какая из девок самая теплая?
— Все хороши, — отвечает Маша. — Любая, как печь.
— Раздевайся, брат, здоровайся, — говорю Мише.
Подвожу его к каждой, знакомлю. Некоторые с удивлением поглядывают на незнакомого солдата.
— Называй свое имя, — требую. — Так полагается.
И девки называют себя.
На меня нашло знакомое мне нервно–приподнятое настроение: болтал без умолку, нес всякий вздор, «чудил», чтобы всем было весело. Сначала Миша чувствовал себя смущенным, потом освоился и даже начал шутить. Но я отметил, что он или совсем не бывал на посиделках, или отвык от них. Побыв некоторое время, я встал и сказал хозяйке: