— Правда, Лена, и редкие, и влюбчивый. Что мне теперь делать, не знаю.
Игнат и Арина сидят рядом, разговаривают. О чем говорят, мне дела нет. В избе тепло, лампа льет тихий свет, а на улице мороз и, кажется, поднялся ветер — слышно, как бросает снег в замерзшие стекла.
— Небось есть зазнобушка, — проговорила Лена, наливая мне чай.
— Есть.
— Крепко тебя любит?
— Надо бы крепче, да некуда.
— Вот и женись на ней.
— Ой, Лена, ей–богу, женюсь, — прошептал я, оглянувшись на Игната и Арину.
— На запой меня позовешь? — засмеялась она.
— Обязательно.
— Когда запой?
— Когда сама захочешь. Лучше к весне… Ты все меня да меня, а у тебя кто‑нибудь есть на примете?
Украдкой посмотрев на мать, которая совсем не слушала, что болтает ее дочка с солдатом, Лена ответила тихо:
— Есть.
У меня дрогнуло сердце. Отодвинул я чашку и уставился на Лену, и уже не своим голосом решился спросить:
— В вашем селе?
— В чужом.
Мне уже легче стало. Все‑таки не в своем…
: — Давно с ним знакомы?
— Не совсем давно.
— И он… хорош?
— Так себе. Глаза вострые.
— На войне был?
— Побывал.
— И… замуж пойдешь?
— Пока не сватал.
— А говорил тебе, что любит?
— Письма слал.
— Письма? — удивился я и замолчал: «Вон что! Значит, не один я шлю ей письма». — Отвечала?
— Два или три послала. Пей, остынет, — кивнула она на чашку.
— Нет, Лена, что‑то не хочется. Ты скажи, кто он.
Она погрозила пальцем и сказала с упреком:
— Какое тебе дело? И у тебя есть. Сам сознался.
— Я… так. Ты, Лена, не поняла, на кого я намекал.
Она улыбнулась.
— Знамо, я дура. Где уж понять!
— А теперь догадалась?
— Теперь? Сам пойми теперь, — и она снова улыбнулась и покраснела.
— Лена!..
— Ну? — не поднимая глаз, спросила она.
— Этот… из чужого села… случайно… не в левую руку ранен? — едва выговорил я.
— Он стихи мне в письмах прислал, — немного подумав, ответила она.
Ага, стихи! Теперь хорошо ее расспрошу. И не прямо, а так, как начали разговор.
— И ты поедешь с ним в то село?
— Поживем — увидим.
— Как же так? Ведь ты его небось полюбила?
— Вот я тебе… полюблю! — опять она погрозилась.
— А если весной, после пасхи, он приедет сватать тебя, ты как?
— Позову тебя на запой, а хочешь — и на свадьбу.
В это время вмешалась мать. Слишком громко мы начали говорить.
— Свадьба? У кого свадьба? — спросила она. — Не ты ли, Петя, жениться собрался?
— Нет, нет, тетка Арина, мы про других.
— И не надо, — сказала мать. — Время вон какое. Кто знает, что будет дальше.
Тут вступился и староста. Он нарочно развлекал, Арину своим разговором.
— Петька сломя голову не женится. Не такой человек.
— Ужель всю жизнь холостым будет? — удивилась мать.
— Когда себя до настоящего дела доведет, тогда подумает.
— Девок‑то много теперь, — вздохнула Арина и вышла из‑за стола. — Давайте‑ка спать.
Игнат оделся и пошел проведать лошадь.
Пока убирали со стола, я думал о словах Лены. Не верилось, что все это правда. Лена убирала спокойно и даже ни разу не взглянула на меня. А как хотелось спросить ее еше раз… Да не остаться ли мне тут завтра, побыть до обеда, а потом пешком? И еще я желал, чтобы с утра сильнее закрутила пурга, принудила бы нас задержаться.
Долго не мог я заснуть. Несколько раз собирался подойти к ее кровати, неслышно посидеть возле спящей, но не хватало смелости. И так, раздумывая о словах Лены и в то же время вслушиваясь, как за окнами воет ураган, а в трубе гудит на разные голоса ветер, я заснул. И снилось: после ночного наступления, утром, на рассвете, мы снова идем в атаку. Мы настигаем австрийцев. Гремит что‑то тяжелое. Это тяжелое вдруг проносится над нами, вот–вот обрушится. Взглянул вверх. В облаке дыма и огня падает, грохоча, пылающий немецкий самолет… Просыпаюсь. Арина печет блины. Украдкой посматриваю из‑под тулупа. Лена спит. Из‑под одеяла виден ее лоб и брови.
— Счастье мое, судьба моя, — шепчу, полузакрыв глаза.
Входит сноха, достает из шкафа бинт, черпает горячую воду. Вероятно, будет делать Косте перевязку, Значит, он тоже проснулся.
А как хорошо пахнет блинами и конопляным маслом! Когда же Арина успела поставить блины? Ужели после того, как мы легли спать? И ужели она затеяла их для… Мне от такой мысли: зять, теща, блины — радостно и чуть–чуть стыдно.
Пора бы встать, но зачем? Разве не лучше лежать вот так и вприщурку незаметно поглядывать на спящую Лену? Лицо у нее теперь открыто. Сестренка обвила ее шею рукой. Арина обернулась в мою сторону. Мы встретились взглядами. Она свернула жгут соломы, бросила в печь. Вынула сковородки, сняла блины, наполнила сковородки тестом и снова сунула в печь. Все это она проделала быстро, ловко. Потом подошла ко мне и, мельком взглянув на Игната, шепнула: