— Гляди, Петя, какое платье сама себе сшила.
Похвалиться тебе захотела. В город поедет, на карточку снимется.
— Правда, хорошее? — спросила она.
— Очень… очень хорошее, Леночка, — прошептал я. — А ты, мать, — обратился я к Арине, — утром сказала «невелика барыня». Вот тебе и невелика. Лена, весной поедем вместе в город и снимемся. Ладно?
Она кивнула головой.
Все мы смотрели на Лену: мать, Костя, Анна, Санька, младшая сестренка. Игнат стоял уже в тулупе, хлопал кнутовищем по нему и восклицал в восторге:
— Это да–а! Это невеста! Ну, писарь, лучше такой девки тебе и не сыскать.
Как по сговору, все семейные ушли в ту избу, а Игнат, сказав «едем», тоже вышел, и вот мы остались с Леной одни. Снова, как утром, охватило меня волнение, часто–часто забилось сердце. Подхожу к ней, тихо обнимаю и шепчу:
— Лена, Леночка…
И никто не видел нашего поцелуя.
Потом выходит Костя, помогает мне надеть тулуп. Лена стоит против меня, покрасневшая, чуть улыбающаяся. Я прощаюсь с ними, неожиданно для самого; себя целуюсь с матерью, говорю ей «спасибо», крепко жму руку Косте, Анне, Саньке и выхожу. Торопливо иду к саням, сажусь и, когда лошадь дернула от избы, откидываю воротник тулупа. На крыльце — мать и Костя, в дверях — Лена с Санькой. Помахав им рукой, кричу:
— Лена, не простудй–ись!
Они смеются, машут мне. Игнат, тоже крикнув что‑то, ударяет по лошади.
Сани, раскатившись, выехали на дорогу, затем изба и крыльцо скрылись. И я уже не оглядываюсь. Пусть так и останется в памяти: они стоят и провожают меня.
22
В раму окна старосты, у которого я сидел, составляя список на скот, кто‑то сильно постучал палкой.
— Пойди открой!
В сени вбежал запыхавшийся десятский первого общества Филипп Шкалик. Весь он, с головы до ног, в снегу.
— За тобой, что, бешеные собаки гнались? — спросил я его.
— Хуже!
Я направился было в избу, но Шкалик ухватил меня за рукав и тревожно заявил:
— Погоди‑ка. Ведь я, искамши тебя, все село обегал. У всех увечных и ранетых был, — нет. А в избу не пойду. Потайное слово к тебе.
С удивлением и тревогой посмотрел я на этого рыжего карлика. Хитрый мужик! Часто прикидывается дурачком, «просто Филей», как я его прозвал.
— Говори, в чем твое потайное слово?
Урядник приехал, велел немедля тебя найти.
— Где он, на въезжей? Сейчас приду.
— Беспременно вместе нам велел, — прошептал Филипп.
— Ну, подожди, я оденусь.
Вошел в избу, сказал старосте. Торопясь, надел полушубок, нахлобучил мохнатую шапку, взял палку. Шкалик ждал меня на улице возле огромного сугроба. Некоторое время мы шли молча. Он семенил сзади меня, размахивая длинной палкой.
На повороте он поровнялся со мной, оглянулся и зажмурился.
— Слышь‑ка, урядник, видать, неспроста тебя требовал.
— Или по разделу у Бугровых, или по пленным, которые удрали из имения, — проговорил я.
— Не–ет, — затряс он головой, — не по тем делам… А так я своей дурной башкой раскинул — по приезду твоего брата Миши. Больно урядник строг. А из ваших небось ктр и доказал о лишних словах твоего брата.
У меня тревожно забилось сердце. Миша уехал в свой полк с молодой женой. Мы собирались у Семена, и брат нам многое рассказывал. Кто же донес Уряднику?
Я чуть было не спросил Филиппа об этом, но, вспомнив, что и о нем у нас есть догадки, как о нехорошем человеке, зашагал еще быстрее.
— Какие лишние слова? Что ты болтаешь?
— Это я к примеру, — затрусил он, еле поспевая. — Время нынче вон какое! Бывает, особливо военный с фронта придет и в чем‑нибудь вроде проговорится, — выпалил Шкалик. — Ну, про инператора не так, как следоват, скажет.
— Про царя? — удивился я. — О таком де… — я чуть не сказал именно то, что не следовало говорить при этом человеке, — о таком деле мой брат никаких разговоров не вел. Сам знаешь, он чуть ли не офицерский чин имеет.
— Это так, но брат твой, помнишь, в том году…
— Тогда и ты, дядя Филипп, ездил в имение за хлебом, — сердито перебил я.
— Лупцевали тогда нас крепко. И мне попало.
«Да мало!» — подумал я и с ненавистью покосился на Филиппа.
— Эх, смутно то время было, — не унимался Филипп, — и сейчас вроде. Как бы чего не зачали! Устал народ от войны, ну, а брат твой что‑нибудь вроде этого…
Я промолчал. Филипп, взяв меня за рукав, осторожно, даже с сочувствием в голосе, прошептал: