— Как живете, опальный и таинственный сосед? — прищурившись, спросила Соня, когда я вошел к ней.
— Вашими молитвами…
— Понятно. Раздевайтесь.
Она усадила меня за стол, налила чаю, придвинула тарелку с бубликами.
— Говорят, с урядником знакомство завели?
— О, да. Замечательный человек!
— Культурный, обходительный? — прищурилась она.
— Куда там! Он лее вашего сословия.
— Очень приятно слышать, сосед. Начинаются очередные комплименты.
— С кем поведешься… Вы без ехидцы тоже словечка не скажете.
— Оба хороши! Итак, подписка о невыезде? Как в романе.
Она засмеялась, показав чистые, ровные зубы.
— Гер–рой! Таинственный кружок. Что, не смешно? Лга, это в отместку за «сословие» и за то, что не ходите. Не надо забывать соседку. Даже с братом не познакомили… О–о-ох! — вдруг воскликнула она, — ведь вы… сва–а-ат! — и совсем расхохоталась. — Сватушка, батюшка–а… Куда вас посади–ить!
— Я уйду!
— «Не ухо–оди–и, побу–удь со мно–ою…», — запела она. — Ладно, сосед, — ударила меня по плечу, — посадит вас урядник, а не я. Не сердитесь! Плюньте на все. Слушайте, покажите мне вашего петуха. Говорят, он с полицейскими собаками дерется? Ей–богу, петух храбрее вас.
— Я вижу, что у вас сегодня чересчур веселое настроение… а меня…
— Что? — участливо перебила она.
— …знобит.
— Пейте чай, пройдет. Здесь тепло. Скажите, — подошла она сзади, — тепло у меня?
— Да, — обернулся я к ней и смотрел теперь на нее снизу.
— Еще теплее будет! — погрозилась она. — А отчего знобит?
— Вот… рука что‑то.
— Рука? Что с ней?
— Нарыв какой‑то.
Она взяла мою руку.
— Что лее молчите? Надо к врачу. ;
— За сорок верст? В такую метель?
— Хотя, постойте… Знаете что… дайте я ее посмотрю.
— Вы? Не–ет. Я родной матери ее не показываю.
— Фу, а еще взрослый. Имейте в виду, я три месяца на курсах сестер училась. Мне, по моей натуре, следовало бы быть врачом. Папа не позволил учиться в медицинском. У меня и книги есть, и лекарства есть. Ваша мама часто берет у меня. Что, не знали?
— Догадывался.
— Врете, не знали, — уличила она меня, так как мать никогда мне этого не говорила.
И тут я подумал: «Вот откуда Соня знает каждый мой шаг».
— Так даете руку? Не для обручения, не–ет, будьте спокойны. Вы же… телок!
— А вы… коза!
— Это хорошо. Во мне пружина. Все бы прыгала… Да, почему… вы не обижайтесь… почему не сказали, что собирались у Семена, читали, говорили с братом? Почему? Не верите мне?
Что я ей скажу? Я даже не подумал ее пригласить. А если бы и вспомнил, то вряд ли позвал бы.
— Соня, на это не отвечу.
— Спасибо. Смотрите, какие бублики. Пейте чай, кладите сахар. У моего дьякона или, как вы мягко выражаетесь, дьявола, сахар–чай пока водится. Попы — порода долгогривая, жадная, корыстная. Помните письмо Белинского к Гоголю?
— Да, помню. Кстати, что это, говорят, у батюшки какой‑то переполох в доме?
— Ого! — отступила она. — Уже слышали?
Я рассказал о том, что поведала Мавра. Соня приложила палец к губам и, подумав, тряхнула головой:
— Вот, Петр, за этим и позвала. Очень–очень сногсшибательная новость.
— Так скажите сразу.
— Условие… Дадите руку посмотреть? Не–ет, перевязать, а не любоваться. Ну–ну, испугались. Вам же легче будет. И не стыдитесь меня. Замуж я за вас ; совсем не собираюсь.
— А я и сватать не думаю.
— Словом, объяснились, как у Чехова. Развязывайте бинт. Не хотите? Тогда… не скажу.
— Хорошо, Соня. Будьте сестрой.
И я первый раз даю постороннему человеку разбинтовать руку.
Бинтовала она осторожно. Стояла на коленях, и изредка мы обменивались взглядами, чему‑то усмехаясь.
— Готово! — сказала она, окончив перевязку. — Получите!
— Спасибо, Соня. Вы… вы очень хорошая.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Вон как! Хорошая? О, это уже много для вас.
Я покраснел, а она рассмеялась.
— Ничего, не смущайтесь. Со временем научитесь и любезности говорить. А может быть, уже и говорите? Только, конечно, не мне, а где‑нибудь… там, — и она махнула рукой как раз по направлению к тому селу, где жила Лена.
— Рассказывайте, что у батюшки стряслось?
К нему приехали Сабуренков, Климов, Шторх.
Она вздохнула, видимо, жалея, что я перевел разговор на другое.