Денис засмеялся.
— А ты считал? Ну‑ка, Николай, огласи, что наша трудовая партия постановляет.
Но Николай решил еще что‑то возразить Филе.
— Где ваш Совет?
— В Питере. А ваша партия где? — спросил и Филя.
— В одном месте с вашим Советом.
Игнат развел руками. Он все время то с нами соглашался, то с Николаем.
— В одном месте, и не договорятся.
По складам, подчеркивая некоторые слова, Николай читал в газете «День»:
— «Всякие попытки к немедленному захвату частновладельческих земель могут гибельно… — поднял Николай палец и посмотрел на Филю, — отр–отра–зиться на пра–авильном течении… сельскохозяйственной жизни». Понял, Филипп?
— Как же! Читай дальше. Эх, жалко СабуренкоЕа с Климовым пет. Они тоже, поди, в вашей трудовой.
— «Конфи–фискации обра–ба–батываемых…»
— Дан Цетру, он лучше прочитает. А то, как курица в грамоте, так и ты. Тоже, эсер… — заметил Филипп.
Николай не обратил на его слова внимания. Водил пальцем, словно выковыривая буквы.
— «…удельных, кабинетских и частно–вла–дельче–ских земель может быть проведена… только… законодательным, — он снова выше головы поднял руку с указательным пальцем, — путем через Учреди–итель–ное собрание, которое даст народу и землю и волю!» — наконец‑то одолел он и торжествующе обвел всех взглядом. — Это не разумно?
— Разумно, — подхватил Козулин. — Отберем землю, а к нам стражников пришлют.
— Ученые в том году, — сказал Денис.
— Вас и не учили, — вступился я. — Вам и земля не нужна. У вас отруба, участки. На черта вам земля! А то: «Земля и воля». Давно у вас и земля есть, и во всем вам полная воля. Пойдемте на сход и заявим солдаткам, чтобы они арендовали.
— А вы как? Захватным путем? Без закона?
— Совершенно верно. Где эти законы?
— Пойти и взять? — допрашивал Николай.
— Зачем «пойти и взять». Сначала выгнать помещика.
— Он денежки в банк платил?
— А нам от этого не жарко. Наша партия за то — землю отобрать. И Совет… — поднял я палец, нарочно, как Николай, — рабочих и солдатских депутатов тоже за это!
— Не за помещиков мы, — обратился Николай ко мне, — а тоже за землю и волю. Только одно: не время пока.
— Ия одно: ошибся народ, когда вас выбирал в комитет.
— Как ошибся? — вскинулся на меня Николай. — Свободное голосование.
— Какое свободное! У вас, богатеев, почти все село в долгу. Попробуй голосовать против. Вы, — в глаза вам говорю, — кулаки. Летних и зимних работников держали. Сейчас пленных имеете. Не по дороге нам с вами.
Не в пример Филе, я говорил спокойно. И они ничего против правды не могли сказать.
— Вас избрали только из страха, но мы, инвалиды, не боимся ничего, — добавил я.
— Так мы ни до чего не договоримся. Вы за то, чтобы беззаконие, мы — как правительство приказывает. Надо провести голосами.
Я прикинул: нас девять человек. Из девяти четыре голоса наши, три с Николаем. Наверно, и старик тоже будет с ним. Остается Игнат. С кем он?
— Голосуй, председатель, — говорю я, посмотрев на Игната.
Сначала Николай голосует за аренду земли… Поднялись три руки.
— А ты, дед, за кого? — спрашивает Николай.
— Он за нас, — говорит Филя.
Дед не скоро понял, в чем дело. Отродясь он не голосовал. Ему растолковали. И вот тоже поднимает руку. Николай считает медленно, словно нарочно тянет время, а сам смотрит на Игната, но Игнат не поднимает руки.
Николай спокойно продолжал:
— Кто за насильственный отбор…
— За конфискацию, — вставил я.
— …поднимите руки.
Мы подняли, но Игнат… Игнат снова не поднимает. Теперь уже я уставился на него. Его голос решает все. Пока четыре на четыре. Я мигаю ему, но он отвернулся. Удивлен и Николай. Но в глазах у него довольство.
— Тоже четыре.
— Да… но почему дядя Игнат совсем не голосует?
— Я воздержусь.
— Нельзя воздерживаться. Или так, или эдак.
И я принялся разъяснять ему, хотя и так все было ясно. Вместе со мной начал уговаривать его и Николай. И вот он, атакованный с двух флангов, подался. Поднимает руку.
— За кого же ты?
— Поколь за… аренду, — тихо говорит он.
— Пять, — подхватил Николай. — Пиши.
Стиснув зубы, я посмотрел на обозленного Филю и начал писать. Николай очень доволен. Боясь, вдруг я не так запишу, нагнулся ко мне. Все смотрели на меня. Видно, злое было у меня лицо. И в это время, пока я писал, из‑за двери вновь раздался торжественный голос отца: