Кто‑то из въезжей вынес стол, на столе оказалась бумага. Кто‑то взял меня за плечи, усадил, солдатка Маша в самое ухо кричит:
— Пиши!
И под крики, в которых ясно звучит многоголосое, хоть и не проголосованное еще поднятием руки желание народа, я записал два пункта. Встаю на скамейку, машу бумагой.
— Товарищи, волею народной постановляется: «Первое — обсудив вопрос об отрубах и участках, введенных законом Столыпина при царе, мы, граждане, силою революции отменяем этот закон и всю землю считаем общественной. Второе — разобравшись на деле, кто истинные защитники народных интересов, а кто утеснители, мы выражаем недоверие Николаю Гагарину, Василию Козулину, Денису Дерину и вместо них избираем других…» Товарищи, проголосуем, что я вам прочитал… Филипп, голосуй!
— Кто за отбор отрубов и участков, а землю поделить, поднимите руки! — закричал Филя.
Не успел он договорить, как взметнулись руки.
— Большинство! — сказал Филя. — Кто против?
Подняли и против, но то были отрубники, и далеко не все. Я случайно посмотрел на Игната. Нет, против он руки не поднял. Проголосовал Филя и второй пункт. И когда проголосовал, снова я встал на скамью и, обращаясь к Гагарину и мельникам, объявил:
— Отныне вы волею народа лишены власти!
— Ура–а! — Кругом захлопали в ладоши.
Кандидатов в комитет навыкликали полсела. Многие отказались, против некоторых выступили. Даже против Игната выступили, но я сказал за него слово. И после голосования я дочитал протокол:
— «…вместо них избрать Федора Чернова, Фому Тараканова и Марью Медведкову».
Вдруг в задних рядах народа произошло какое‑то движение, раздались восклицания, захлопали в ладоши.
— Что там? — спросил я Филю.
— Матрос Гришка заявился!
Среди расступившейся толпы шел Гришка–матрос. Одной рукой он опирался на костыль, за вторую вела его ликующая Дуня.
Гришка прошел к столу. Он поздоровался, и народ восхищенно смотрел на него, широкоплечего, в матросской шинели и бескозырке. Он не выражал желания говорить, но раздались крики:
— Скажи что‑нибудь!
Гришка посмотрел на Филю, на меня, словно спрашивая, надо ли говорить.
— Обязательно, Григорий, — шепнул я ему.
И Гриша, опершись на костыль, продолжая держать Дуню, словно боясь ее выпустить, набрал в широкую грудь весеннего воздуха, снял бескозырку.
— Дорогие товарищи, привет вам «от балтийских моряков!
Говорил он не торопясь. Рассказал, что делаетея в Питере, что такое коалиционное правительство.
— Но у нас есть великая партия, которая за интересы беднейших, за передачу всей власти в руки рабочих и крестьян. Партия большевиков и ее учитель Владимир Ильич Ленин дали лозунг: «Долой десять мииистров–капиталистов из Временного правительства!..» Кто эти министры? Помещики, фабриканты, кадеты и эсеры во главе с Керенским. Этим захват–чикам нет нужды до крестьян и рабочих! Сами эксплуататоры, сами буржуи всех стран. И второй лозунг: «Долой двоевластие! Вся власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов!» Под этими лозунгами идут многотысячные трудящиеся массы народов во всех городах. И мы, крестьяне, поддержим и пойдем по рейсам партии большевиков. Да здравствуют большевики! Да здравствует земля, мир и трудовой хлеб!
Так говорил Гришка. А Дуня стояла рядом и радостно посматривала на своего мужа.
— В комитет Григория! — закричали солдатки.
— Голосуйте! — и уже подняли руки.
— Григорий, — говорю, — в комитет тебя. Согласен?
— Воля народа, — ответил Гришка…
В один из вечеров, когда я сидел и подсчитывал вместе с Григорием количество земли, в избу вбежала Мавра.
— Ку–уму–ушка, на поминки готовься!
— Господи, — испугалась мать, — аль кого убило?
— Сам Гагара помер.
— О–ох, — облегченно вздохнула мать, — а я‑то испугалась!
26
Вышел я из села рано. Посмотрел на свою почти отстроенную избу, и стало радостно, что в новой избе начнется и новая моя жизнь.
А как рада мать! Наконец‑то она заживет по–людски. В молодости вышла сюда в курную избу, затем сделала печь «набело», но все равно мрак и запах остались, а копоть навек впиталась в бревна и доски. Рад и отец, хотя он мало мне помогает. Рад еще мой братишка Семка. Бегает из избы да в избу, — такой ему простор!
Так шел я и думал, уже издали оглядываясь на свое село. Как хорошо в поле! Густые по колено проса шуршат, как молодой тростник. Овес уже выбросил свои веселые кисти. Овес лучше всех хлебов в поле. Голубая мгла плавает по ржаным полям. Рожь цветет.