— Очень хорошее, — повторяю я и тоже смотрю, не ходит ли кто мимо двери.
— Не говори ей, — шепчет мать.
— Что ты, что ты! Разве я скажу! И мне достанется не меньше, чем тебе.
— Она стыдли–ивая у нас. Санька, та девка — солдат, а эта не–ет… Ну, теперь она примется дошивать. Купили и вату, и подкладку. Хорошая подкладка, розовая с отливом. Показать?
— Кажется, кто‑то идет сюда, — говорю я.
Арина быстро свертывает одеяло, кладет в сундук.
Чего‑то стыдясь, быстро выхожу за мазанку. На мое счастье, мимо прошла баба с ведрами. Стало быть, все‑таки не обманул я Арину.
В избе лежит Костя, читает газету. Я сажусь возле, угощаю его папиросой, разговариваем. Он ни разу не спросил меня, зачем я к ним пришел и живу уже несколько дней, и это очень хорошо.
Вошла его жена Анна, рассказала, как недавно провезли связанным станового пристава из соседнего села.
Через некоторое время с младшей дочуркой вошла Арина. Посидела, послушала нас, затем, подозвав дочь, что‑то тихо зашептала ей. Напоследок строго наказала:
— Беспременно чтоб пришла…
И скоро сама вышла на улицу. Я оглянулся на окно. От мазанки, навстречу матери, шла Лена. Мать остановила ее и торопливо что‑то начала говорить ей. Лена тревожно, как мне показалось, посмотрела на мать и неохотно направилась в избу напротив. Там жил ее дядя, Федин отец. Не отрываясь, я провожал ее глазами вплоть до дверей. Остановившись, она обернулась, постояла, поправила волосы и скрылась в сенях.
Арина вошла. Опять посидела, послушала, начала что‑то прибирать в избе, сама то и дело поглядывая на нас. Временами она тяжело вздыхала и порывалась сказать или спросить что‑то, но Костя, не обращая на нее внимания, рассказывал мне и Анне о второй операции уха.
Когда Костя на момент замолчал, мать, усевшись за стол, вздохнула и произнесла:
— Костя…
Она произнесла это таким голосом, каким начинают говорить только о самых важных делах: немного тревожно и решительно. Костя молча и внимательно посмотрел на свою мать.
— Вот… Петя… он не так пришел, — и остановилась.
Догадавшись, о чем будет этот совсем неожиданный для меня разговор, я замер.
— Ельку сватает! — словно собравшись с духом, коротко сказала мать и умолкла.
Холод прошел по моей спине. Я не знал, куда глаза девать. Не думал, что сегодня это будет.
— Что же? — тихо спросил Костя.
— Как что? Посоветоваться. Такое дело… Как знать!
— Чего знать!
— Она тебе сестра. Ты вроде старшой теперь в доме. Отдавать аль нет?
— Чего же не отдать? — ответил он весело.
— Вот тебе раз, — удивилась Арина, — так уж и «отдать». Чай, спросить бы, что за человек.
— С головой, глазами, руками–ногами.
— Будет тебе, Костя. Вот дурной.
— Сама его видишь. И знаешь — больше, чем я. Вот он, тут.
— Знамо, отдать, — вступилась и Анна.
— Ты погоди, — строго оборвала ее свекровь.
Сноха что‑то буркнула ей в ответ, нагнулась к Косте и зашептала ему горячо, торопливо. Костя серьезно обратился ко мне.
— С ней говорил?
Пересохшими губами я едва вымолвил:
— Да.
— Согласна?
— Да.
— Вот и свадьба! — воскликнул Костя. — Правда, далековато ваше село, но мы с тобой еще дальше были.
Громко, нарочно торжественно, он возгласил:
— Старшой в доме за свадьбу. Теперь сама решай, хозяйка.
— О–ох, — вздохнула Арина и вдруг заплакала. — Двух‑то отдала, был отец жив, а Ельку…
В это время открылась дверь во второй избе, кто‑то вошел. Мать быстро вытерла глаза и вышла. Шепот за дверью.
Я посмотрел на сноху. Она подбадривающе мигнула мне.
В горницу вошла Екатерина, вторая замужняя дочь. Она уже видела меня не раз. Помолилась, поздоровалась со всеми за руку и села на лавку.
— Просо выпололи? — спросила она, разглядывая меня с головы до. ног.
— А вы разь нет? — в свою очередь, как ни в чем не бывало, спросила мать.
— Мы завтра докончим. Жара‑то какая! Спаси бог, пожар. Мой мужик нынче трубу чистил.
— Будет вам! — прервала их Анна. — «Труба, труба». О деле надо говорить.
Екатерина с притворным удивлением посмотрела на сноху.
— О каком деле?
— Вон мать скажет. Я — сторона.