— А Степан Васильевич говорит, что в тот вечер бутылка дома у вас была.
Заскорузлые пальцы Тимофея сжимали и опускали пружину капкана. Он не прилагал никаких усилий, казалось, сжимал не пружину, а свернутую полоску картона, только сухое позвякивание напоминало, что в его руках упругая сталь.
— Так бутылка была или нет? — вынужден был снова спросить Зыков, потому что Тимофеи, кажется, не собирался отвечать.
— Не было.
— Почему же так говорит Степан Васильевич?
— Я ему сказал: есть бутылка. Зашли бы ко мне, я бы с запиской к Клаве сбегал.
— Понимаю. Небольшая военная хитрость.
— Ага. — По мрачному лицу Тимофея прошла неясная тень, может быть, от тайной усмешки, может быть, от какого-то воспоминания. Перестал бесцельно клацать пружинами, расправил кусок проволоки, начал нанизывать на него капканы.
— Значит, так: по дороге в больницу вам никто не встречался?
— Нет.
— Это я и хотел выяснить. Извините, что отвлек от работы.
— Чего там! Ничего!
Тимофей обрадовался, что он уходит. Поднялся, опережая гостя, и двинулся к двери — распахнуть пошире, потом захлопнуть покрепче. Но Зыков не торопился. Встав, выглянул в окно, густо засиженное мухами. По улице торопливо пробежал мальчик в кургузой курточке, прошли мужчина с женщиной, о чем-то озабоченно разговаривая, промчалась машина, взвихрив серую пыль.
— Странная, Тимофей, штука — жизнь. Странная потому, что не всегда справедливая. Вера Михайловна была душевным, добрым человеком. Ее нет. А бездушный, злобный ненавистник — ее убийца — ходит по земле, пьет, ест, и кусок не застревает в его горле.
XXX
После чистого байкальского воздуха особенно ощутим и приторен был запах лекарств.
Миша сидел в комнате, откуда в последний раз ушла Вера Михайловна. В шкафу висел ее халат и накрахмаленная шапочка. На столе под стеклом лежал календарь, некоторые числа в нем были обведены чернилами. Помечены были и числа этого, рокового для нее месяца, и последующих до конца года. Для чего выделяла эти дни она? Возможно, что-то надо было сделать на работе, представить отчет, заказать лекарства, а может быть, кого-то поздравить с днем рождения. Человека нет, и дело его уже никто не доделает.
Напротив Миши на кушетке, обтянутой клеенкой, сидела Марийка, посматривала на него со смесью любопытства, уважения и боязни.
— В этой комнате после Веры Михайловны был кто-нибудь?
— Нет. Как Вера Михайловна замкнула, так и не отмыкали. Она замкнула и ключ мне подала. Еще сказала: до завтра, Марийка. — Глаза у девушки заблестели, губы скривились.
— Только давай без этого, — строго сказал Миша. — Без этого самого…
— Вспомню, реветь хочется. Но я не буду. Честное слово. Вера Михайловна никогда, бывало, слезинки не уронит. Все в себе носила.
— А ее что, обижали?
— Да нет! — с досадой запротестовала Марийка. — Кто такого человека обижать станет! Без обиды не по себе бывает. На меня вот иной раз смешливость наваливается — удержу нету. Смеюсь, а сама уже знаю — к слезам это. И верно…
— Тонкое наблюдение. Потом расскажешь подробнее. А вот Вера Михайловна… Ей часто бывало не по себе?
— Это мне не по себе бывает У Веры Михайловны по-другому было. Сколько раз видела, сядет за этот самый столик, подопрет руками щеки — глаза открытые, а, замечаю, ничего не видят. Скажешь что-нибудь, она спохватится, за дело примется. Или строгое что-то мне скажет, чтобы с глаз исчезла. Не хотела, чтобы ее такой видела.
— Степан Васильевич за ней приходил часто?
— Да нет. И когда приходил, Вере Михайловне, по-моему, это не нравилось.
— С чего ты взяла? — Миша вдруг спохватился, что говорит с девушкой на «ты», поправился: — С чего взяли? — Получилось неловко, но Марийка ничего не заметила.
— А вот с чего… Она бывала и веселой. Шутит, смеется, больных подбадривает. А придет он, сразу другой делается.
— Вы видели, как в тот вечер пришел Миньков в больницу?
— Я как раз в коридоре была, когда он зашел.
— Он пришел один?
— Конечно. Он всегда один приходил.
— До больницы он шел вместе с Тимофеем Павзиным. Вы не слышали за дверью их разговора?
— Не припомню. — Она задумалась. — Нет, не слышала. Я услышала, что кто-то вытирает ноги о решетку. Подумала: ну вот, бог дает еще одного больного. А зашел Степан Васильевич. И был он какой-то не такой. Не как всегда. Раньше шутил — когда за Тимоху замуж выйдешь? А тут и не поздоровался. Спрашивает: «Вера не ушла?» И попросил поторопить ее.