Но я был в гостях не у рулевых, я был в гостях на вахте сэконда. В темноте еще висела его последняя фраза.
— А пишет-то он увлекательно, — убежденно сказал сэконд. — Живешь там. Веришь. И у кого ни спросишь — говорят одно — пробел заполнили. Во времени. В истории. Были ведь такие деятели, о которых он пишет? Были. События, о которых он пишет, происходили? Происходили. А уж как их излагать — это, простите, дело автора…
— Но разве можно сводить все к канве событий? — сказал я. — Разве не отношения между людьми, разве не дух этих отношений важнее всего? Ведь если считать, что двести лет назад общество наших предков состояло из таких картонных персонажей, которых он вывел, то совершенно непонятно, откуда у нас такие города, такие художники, такая музыка. Ведь всего через полвека появился Пушкин… Откуда?
Я приводил и те аргументы и эти. Все впустую. Я ни в чем его не убедил. Более того — он еще крепче утвердился. А я думал о гипнозе таланта, даже такого, который пошел на службу к невежеству. Это только на первый взгляд кажется, что такое содружество невозможно. А вывернутое наизнанку искусство все равно обладает притягательностью и, конечно, стяжает сторонников.
— Ну что ж, — сказал Иван Антонович, — будем считать, что у нас разные вкусы.
И в голосе его, несмотря на полное морское гостеприимство, вдруг скользнула тонкая стальная проволока, но было темно, и я не мог рассмотреть выражения его лица.
В четыре часа Ивана Антоновича сменил на вахте Евгений Иванович.
— Что это вы по ночам стали вставать? — дружески и подозрительно спросил он. Уже вовсю светало, и, должно быть, по моему лицу было видно, что я здесь, в рубке, не первые полчаса. Ночью, на вахте, лица зеленеют.
— Как новый старпом? — спросил Евгений Иванович у сэконда. — Сечет в нашем деле?
— Да вроде бы.
Все шло под смешок. Евгений Иванович оскалился и резанул меня глазами.
— Оно и понятно, — сказал он, тяжело глядя мне в глаза. — Ведь у вас, оказывается, высшее военно-морское образование?
Надо было очень интересоваться, чтобы в таком отдалении от берегов и отдела кадров это узнать. Но Евгений Иванович узнал.
Мы стояли вокруг новейшего штурманского комбайна. И чтобы уйти от разговора о моем образовании, я спросил у сэконда, почему, когда в сектор наблюдения прибора попадает новый объект, прибор сейчас не подает у них звукового сигнала.
Старпом и сэконд переглянулись.
— В Гибралтаре будем звать специалиста, — ответил сэконд. — Мы в него сами не лазаем. Пломбы.
Сведения мои об американском штурманском приборе были отрывочны и случайны, — просто, когда я за день до этого заходил в рубку, об этом приборе мне несколько слов сказал стоявший на вахте третий помощник. И тогда еще прибор не барахлил. Но опять лыко пошло в строку. Откуда мне было знать?
Больше суток мы шли Бискаем. Как порой прекрасно спится в море, особенно после ночных бессонниц! Большую часть Бискайского залива я проспал.
Пятый час, туристы потекли на очередную внеочередную еду. Радовать свой желудок пассажир на «Грибоедове» может практически круглые сутки, и такое возникает ощущение, что некоторые в основном для этого и плывут.
Они едят еще до завтрака, так как уже с семи утра в палубном баре можно бесплатно перекусить; едят в перерыве между завтраком и ленчем — так как существует в пассажирской службе негласное правило докармливать проспавших; едят между ленчем и обедом (в нашей терминологии — между обедом и ужином), и, наконец, совершенно сенсационный успех имеет у них еще одна входящая в стоимость билетов еда — бутерброды в одиннадцать часов вечера. Бутерброды эти выставляются в верхнем баре судна на укромном столе позади оркестра, и брать их можно столько, сколько пожелаешь… Отношение некоторых пассажиров к еде какое-то странное, чтобы не сказать религиозное. Куда в них столько входит? На их лицах, когда в руки им попадает длиннейшее меню, можно прочесть счастье и муку одновременно. Я как-то спросил Лукича, отчего умер турист в той каюте, где я сейчас живу.
— Немножко переел, — меланхолично ответил Лукич.
Шесть баров судна один вперехлест другому работают так, что нельзя поесть и выпить только между тремя ночи и семью утра. Люди из богатейших стран, владеющие на берегу виллами, автомобилями, пачками акций, вдруг будто срываются с цепи, когда выясняется, что можно поесть вне очереди и не доплачивая. Едят так, будто их кормят в этой жизни в последний раз.