Показалось мне или нет, что в голосе этого циника прозвучала гордость? Но он, конечно, сразу же должен был сыграть на понижение, иначе бы он не был тем, кем он был.
— И как только Анатолий Петрович в капитаны прошел? Поражаюсь! Так кто такой Каюров? И почему он вас прислал?
Я ответил ему, что никакой Каюров здесь ни при чем и я попал на «Грибоедов» совершенно независимо от него.
— Ту версию я уже слышал, — сразу потеряв интерес к моим словам, сказал Лукич. Так же незыблемо, как он верил почему-то Анатолию Петровичу, он не верил больше никому.
— Мне, по правде говоря, очень неплохо и в этой каюте. Если я сбиваю ваши планы, вы можете сказать капитану, что я сам отказался…
— Не валяйте-ка вы дурака, — жестко сказал он. — Я ведь получил приказание.
Люкс-то он, конечно, и был люкс — двухкомнатная комфортабельная квартира, вся в коврах и в темном матовом дереве, но иллюминаторы — прямоугольные метровые окна — выходили на крытую часть прогулочной палубы. Моря видно не было, и по палубе все время туда-сюда шаркали немецкие старухи.
— А моря не видно…
— Да ладно вам ныть. — С людьми облагодетельствованными Лукич не церемонился. — Зачем вам теперь море? Гостей будете принимать.
Бело-красные ботинки Леши уже больше не маячили на стоянках перед моим стеклом, но что ж это за плавание — плыть по морю и не видеть моря? Что это за лучшие каюты, которые запихнуты внутрь корабельного корпуса? Судно проектировали странные люди. Пассажиры лучших кают обрекались на жизнь при искусственном свете.
Первым на мою квартиру позвонил старпом. И тут же появился. Осматривался, прохаживался, заглядывал во все углы. Не так-то уж часто, видимо, здесь бывал. А действительно, когда? На стоянках в Ленинграде? Времени нет — да и зачем? А в море люксы — их всего четыре на судне — заняты самыми привилегированными иностранцами. Когда ему тут бывать?
— Вы постарались? — спросил я, желая польстить его высокому положению на судне. Но уже в который раз именно с ним я шутил по-дурацки. Он улыбнулся, но натянуто, — видно было, что неуместней моей шутки ничего быть не могло. Не в его это власти — решать, кому жить в люксе, и он знал, что мне это известно.
— Вот видите… — Он попытался улыбнуться искренне. — А утверждаете, будто вы у нас просто так…
Как бы мне его раскомплексовать, думал я, провожая старпома до двери, в гости почаще приглашать, праздничек, что ли, в его честь устроить? Чем больше я стараюсь показать, что никак ему не опасен, тем болезненней он подозревает, что я послан примериваться к его месту… Чушь какая-то.
Зазвонил телефон.
— Егор Петрович, прокатиться по острову не желаете? Отправление автобусов через десять минут!
И вот уже мимо окна автобуса несутся наискось вниз и вверх испано-колониальные пейзажи. Медленно поворачивается карусель виноградных террас. Немецкая старушка, что со своим старичком сидит передо мной, вдруг восклицает:
— Хенде хох!
И он с готовностью вскидывает вверх руки, а она через голову стягивает с него легкий джемпер. Жарко. Зачем этой старушке знать, что может почувствовать, услышав случайно ее возглас, сидящий сзади незнакомый ей человек?
Автобус замедляет свой бег, черная брусчатка небольшой площади, старуха испанка продает свечи, гипсовую крашеную руку, гипсового крашеного младенца — возможные виды даров за исцеление. Непоколебимая конкретность католицизма. Вот такой растрате небесных сил соответствует вот такая-то земная плата. Как, должно быть, это бесконечно удобно!
Когда я вернулся на судно, меня там ждало письмо.
Почерк, которым было написано письмо, был мне знаком, хотя писем, написанных этим почерком, раньше я не получал. Письмо было от Ольги. На трех страницах с непонятным жаром Оля доказывала мне, что нас давно уже ничего, абсолютно ничего не связывает. Если бы я не знал ее почерка, я подумал бы, что письмо писала не она: у нас с ней всегда существовало понимание с полуслова.
Что за чертова каюта этот люкс? За какие грехи я должен в нем жить? Это же не каюта, это проходной двор… Одни уходит — приходит другой. И все озираются, языком цокают, будто это не у них же на судне…
Так что же она хотела сказать? — думал я. Что это за странное письмо? Зачем надо кричать через океан о том, что мы не нужны друг другу? Такие вещи говорятся тихим голосом. Или вообще не говорятся. Ей ли этого не знать.
В дверь опять кто-то стучался — не пустить было нельзя. Это Настя, тоже откуда-то сразу узнала, что меня переселили.
— Ты кого-то ждешь?