Да что это такое? Где боцман, где палубные матросы? Куда они все подевались? Крикнув, я не услышал своего голоса. Ревун за мостиком то взвывал хрипло и страшно, то опять его вой уходил куда-то в свистящую мимо морось, и судно окружал какой-то ровный, нарушаемый лишь ударами рев. Было почти темно. Шлюпку все сильней колотило килем по опорам. Надо было немедленно звать людей. Схватившись за поручень, я стал пробираться к ближайшей двери. Дверь не хотела открываться: нас завалило на другой борт, — потом дверь сама отбросила меня, когда качнуло обратно. Я был в коридоре кают первого класса. С куртки текло на узорчатую ковровую дорожку.
Я постучал в первую же дверь. Никого. Во вторую. Тоже. В третью. Закрыто. Все пассажиры куда-то подевались. Должно быть, в музыкальном салоне их пытаются отвлечь от качки каким-нибудь шоу. Уже без предварительного стука я нажимал одну ручку двери за другой. И вдруг одна подалась. Я шагнул в каюту. Хозяин каюты стоял ко мне спиной, нагнувшись над раскрытым чемоданом. Небось пилюли от качки ищет, подумал я. На стук двери пассажир обернулся. Это был Швейниц.
Мы оторопело глядели друг на друга.
Он пришел в себя первым и что-то, резко выпрямившись, произнес. Понять смысл было нетрудно.
— Телефон, — сказал я. — Необходимо позвонить, — и я указал ему на аппарат.
Но Швейниц преградил мне дорогу. Я невольно бросил взгляд на открытый чемодан. Там лежали какие-то бумаги. Швейниц шагнул к чемодану и захлопнул крышку. Лицо его стало пятнистым.
Кренило то туда, то сюда, и приходилось переступать.
— Телефон, — повторил я. — Мне необходимо позвонить. — И я шагнул вперед.
До аппарата было метра полтора, но между мной и им опять стоял этот Ганс.
— Убирайся, — по-русски сказал он. — Ты понял меня?
Если акцент у него и был, то совсем легкий. Так вот, значит, как обстоят дела… Ты, оказывается, все понимаешь, что тут при тебе говорят. И то, что я при тебе говорю Насте. Плечи мои стали пустыми, руки легкими. Это состояние приходило ко мне редко, но когда приходило, то уже не я им управлял, а оно мной. Когда мы с ним прыгали на ринге, оно так и не пришло.
— Пошел вон! — чисто по-русски сказал Швейниц.
И тут я ему врезал левой рукой. Он отлетел на диван, а я обошел его, взял трубку и не с первого раза набрал номер мостика, руки прыгали.
Бригада, которая крепила шлюпку, состояла из старпома и троих матросов. Среди матросов был здоровенный паренек в знакомых мне красно-белых ботинках. За компанию с этой бригадой я еще раз промок.
Бары на больших судах работают в любую погоду, пока есть хоть один посетитель. Увидев меня в дверях, бармен пошел навстречу, взял из рук куртку и положил ее в раковину. Но с меня продолжало течь. Я добрался до стойки. Все из посуды, что можно было подвесить за ножки или ручки, было подвешено. Стада стаканов и стопок были накрыты на столах мокрыми простынями. Подавая мне стакан, бармен передавал его из рук в руки. Мне что-то никак не удавалось его взять.
— Потом как-нибудь расскажете, — сказал бармен.
Я поймал себя на том, что, кивнув, продолжаю трясти головой. Не очень я знал, что потом рассказывать. Бармен без улыбки посмотрел на меня, посмотрел и дернул подбородком. Как, мол, дела?
— Кажется, все в порядке.
Так качало, что мы стояли, схватившись за стойку.
Ну, еще глотну, думал я, и надо добраться до шлюпки — посмотреть, не ерзает ли она снова. К тому, как закреплены остальные шлюпки, у меня не было ни малейшего интереса, а об этой я только и думал.
— Уже уходите? — спросил бармен. — Советую отнести вашу куртку в машинное. К большому вентилятору.
На шлюпочную я только выглянул из двери. Киль моей шлюпки плотно сидел на упорах.
Потом мы прошли через ливень. В зоне ливня волны становились все меньше и меньше, и когда наконец развиднелось, перед нами был океан, обычный океан, к виду которого, оказывается, так легко привыкаешь.
Я ждал посещения Альфреда Лукича. Уж теперь-то он должен был прийти ко мне со своими вопросами. Однако он что-то все не приходил. Значит, решили даже ничего больше не выяснять, думал я. Конец моим прогулкам. В первом же порту меня, конечно, пересадят на идущее прямо домой судно. Не может же того быть, чтобы о происшедшем в каюте Швейница знали только он да я.