Не каждый ребенок играет Вивальди. Не каждому это дано и не каждому нужно. Но каждому, мне кажется, необходимо ощущение единственности родителей, семьи, своего дома. Я не верю, что чувство Родины можно обрести в яслях, среди нянек и поварих, которые приходят утром на работу с пустыми, а уходят вечерами с полными сумками. Не растет оно и среди медсестер, делающих в день сто двадцать уколов в сто двадцать попок. А ведь среди тех же медсестер столько превосходных людей! Только времени у них нет. И еще права — одного ребенка предпочесть другому.
Мать, отец, сестры, братья, бабушка — вот кто нужен, чтобы в маленьком человечке проснулись все силы его дремлющей души. Нужна собачка, аквариум, привычный рисунок обоев у своей кроватки, яркий, огромный страх оттого, что тебя, кажется, вдруг оставили одного. У тебя есть обязанности — требовать к себе любви, у тебя есть право — эту любовь получать. Тогда рано или поздно ты сам полюбишь…
Перечел последнюю страницу и сам поразился: при чем здесь грузовой рейс Ленинград — США?
Однако вычеркивать не хочу. Это ведь хоть и вскользь, но о моем капитане. Не прямо, но это о нем.
Время в Гаване было временем круговой вахты грузового помощника, Михаила Дмитриевича. И Виктора Дмитриевича.
Работа Михаила Дмитриевича и еще пяти-шести человек на судне разрешала всем остальным отдых, если начальник службы технической эксплуатации судна, то есть Станислав Дмитриевич, такой отдых разрешит. И он, конечно, такой отдых разрешил. Всем, кроме машинной команды.
— В Ленинграде ремонтами заниматься? — заломив руки за голову (видимо, остатки балетной разминки), спросил он Виктора Дмитриевича, который хотел всех везти на пляж. — Дрожать на переходе, что вот-вот что-нибудь полетит, и в Ленинграде еще мурыжиться? И дома не видеть?
Рядом стоял второй механик, Вилор Петрович. Отношение Вилора к старшему механику можно было бы назвать сыновним, если бы позволила разница в годах. Но разница не позволяла — разрыв был всего лет в восемь, и почтительность Вилора к «деду» приобрела иные формы: так пионер может относиться к космонавту или к знаменитому пограничнику. Он заранее был уверен в непогрешимости своего кумира. Применим даже такое слово — «беззаветно». Должен заметить, что ни малейшим подхалимством это не пахло, и вся машинная команда прекрасно понимала, что причины этого поклонения лежат в том, как «дед» знает машину. И уже во вторую очередь идут спокойствие «деда», его совестливость и, если можно так сказать, открытость всему, что есть в мире хорошего, — искусству, доброте, смеху. Машинная команда перенимала стиль отношений этих двух людей, и угрюмоватый четвертый механик так же обожающе смотрел на Вилора, как Вилор на «деда». Основания, надо думать, были те же — и не те. Вилор еще не был тем техническим асом, каким был Станислав Дмитриевич, но он брал самоотверженностью. Руки его, в ссадинах, шрамах, ожогах, показывали не его неумелость, нет, — это были знаки особого рода пренебрежения к собственной боли. Вы знаете таких людей, я их знаю. Такому можно дать любой инструмент, заставить его выучить любую инструкцию по технике безопасности и предупреждению травм, но он все равно оборвет себе ноготь, прижжет плечо, собьет костяшки пальцев. Не нарочно, но и не вполне нечаянно. В правила жизни входил у Вилора, естественно, не травматизм, но пренебрежение к тому, что молотки, горелки, раскаленные трубопроводы, вращающиеся части машин могут быть источником травм. Наладить. Отремонтировать. Разобрать, отрегулировать, собрать — вот постоянная программа Вилора. А клочок кожи, ожог, порез? Да бес с ними.
Док, притворно чертыхаясь, отмывал перекисью мазут от ссадин Вилора. Вилора на судне любили все.
Меня связывает необходимость держаться фактов и не додумывать их. Если бы не эти законы, которым я, как ни крути, должен следовать, я загнал бы, конечно, Вилора, как прототип литературного героя, в машину и не выпускал бы его оттуда, пока он не совершил бы для читателя какой-нибудь героический подвиг, — допустим, пока не отремонтировал бы в море какой-нибудь трубопровод внутри крутящегося гребного вала, и тому подобное. Но жизнь есть жизнь. За мою бытность на «Голубкиной» Виля только обжигался, обдирал руки и держал свои дизели и вспомогачи в рабочем состоянии. При такой вибрации — ох и нелегкое это дело!
— Вилор Петрович, — сказал «дед». — Надо снимать крышки.
— Так… ждем указаний.