Летом Маша была на Черном море. Осенью она вышла замуж за студента из Института международных отношений. Я тогда впервые услышал это название. Когда она перевелась заканчивать институт в Москву, Мария Дмитриевна собрала семейный архив: бумаг оказалось, сколько их в свое время ни сжигали, множество. В бумагах были письма Чехова и Салтыкова-Щедрина отцу Марии Дмитриевны, были заметки моего прапрадеда об обороне Севастополя, были письма деда с японской войны. Был архив семьи Пушкаревых — родителей мамы..
До войны у нас была еще одна бабушка — Любовь Никитична Пушкарева, которая доживала последние годы в нашей квартире, поэтому бабушек, чтобы не путать, звали по имени-отчеству. Бумаг набралось несколько ящиков. Мария Дмитриевна сдала их в архив.
— Когда тебе захочется что-нибудь узнать о нашей семье, ты их там найдешь, — сказала она мне, уже сдав бумаги. — А то я боюсь, что они пропадут. У нас ведь больше нет семьи.
Я кочевал по морским училищам. Мария Дмитриевна будто знала, что жить ей осталось меньше года.
Муж Маши младше ее. Он крупный, уверенный, ничего не боится. Наверно, его замечательно кормили в детстве. Он по-московски остроумно вворачивает в свою речь матерщину — есть такие люди, которым все можно, — он такой. Маша с мужем уезжают года на три — на четыре, потом год живут в Москве. Затем опять уезжают. Сейчас они в Южной Америке. Мои племянники — их двое — учатся говорить по-испански. Иногда я получаю открытки, где перед началом фраз стоят вверх ногами восклицательные знаки.
Раза два дело шло к тому, что Андрей вот-вот женится. Мне казалось, что я очень этого желаю.
Что-то мы с Андреем такое праздновали, посматривая в телевизор, который тихонько бормотал. Показывали лошадей, высшую школу верховой езды, — Андрею же на войне пришлось с лошадьми иметь дело, и с тех пор все, что касается лошадей, он смотрит и читает. И тут зазвонил телефон. Звонки были с короткими перерывами. Я взял трубку.
— Не вешайте трубку, Москва вызывает.
На экране гарцевала, потряхивая забинтованными щиколотками, вымытая шампунем красавица.
— Это настоящая олимпийская лошадь, — сказал комментатор.
— Козьмина мне! — крикнули в трубке. — Козьмин?!
Человек на том конце провода торопился или на кого-то только что орал и оттого еще не мог остановиться.
Андрей от восторга хлопал себя по коленям.
— Нет, ты послушай! — кричал он.
— Несмотря на свои размеры, это большая лошадь, — продолжал комментатор.
Но трубка уже тоже кричала:
— Козьмин? Это вы Козьмин? Ну что вам там от меня нужно? Зачем втягиваете в свои дела старика? Он ведь все забыл и не знает, что и как теперь делается!
— Ничего не понимаю…
— А нечего и понимать! Если действительно хотите пойти в загранрейс, так начинайте с собственной конторы, где вы там… Там и берите характеристику…
— С какой конторы? Какую характеристику?
— С какой, с какой!.. С той, где вы работаете, вот с какой! Я ж не знаю, где вы работаете! Берите у себя характеристику, берите рекомендацию за тремя подписями, обоснование, почему и зачем вам нужно идти в загранрейс. И подавайте в отдел кадров. А обходные пути нечего искать! Подавайте документы, как все подают!
— Во-первых, никуда я не собираюсь…
— Слушай, пошли ты его! — громко сказал Андрей, которому надоело сидеть одному.
— А не собираетесь — так нечего и дурить голову старику! — обрадовался голос в трубке. — Я, кстати, так и думал, что это все его фантазии. А то он мне за последние два дня телефон оборвал — все требует, чтобы я вам обязательно устроил выход… А вы-то сами, оказывается, вовсе и не рветесь!
— Никуда я не рвусь. А с кем я говорю? — спросил я, уже догадываясь, с кем.
— Да пошли ты его! — повторил Андрей. У него сегодня была большая операция, а завтра был неоперационный день.
— Кто-то нам мешает, — сказала трубка. — Каюров моя фамилия.
Так я и думал, просто хотел убедиться. Вот, значит, это кто. Сын, который работает в Москве. Сын, которого за последние годы здесь никто ни разу не видел.
— Понятно, — сказал я.
В трубке что-то поперхнулось, голос стал другим.
— Я… Знаете… Такая работа, что никак… Даже на воскресенье… Ну, просто зарез.
— Понятно.
— Это, впрочем, к делу не относится. — Голос его опять окреп и стал, как в начале разговора. Но тут же тон снова сменился: — А вы что, значит, так и живете под нами? Ну я хотел сказать… в той же квартире?