Немец все еще чего-то ждал. Я бросил взгляд на его челюсть. При близком рассмотрении она по-прежнему казалась внушительной. Естественный отбор, подумал я, выживали те тевтоны, у которых оказывались самые крепкие челюсти. Я был зол на себя. Дурацкую устроил сценку, что ни говори.
— Дай ему понять, наконец, что ты занята.
— Да самое-то смешное, — сказала она, — что я не просто занята, а времени у меня нет ни секунды… А тут вы… Оба. — И Настя уткнулась носом в цветы.
— Чего он от тебя хочет?
— Чего, чего… Откуда я знаю?
— Ладно, — сказал я. — Ты беги по своим делам, а мы с господином… Он не успел сообщить тебе свое имя?
Мне не хотелось открывать, что я его уже знаю.
— Здесь иначе нельзя. Герр Швейниц… Герр Козьмин, — произнесла она.
Он без удовольствия, но учтиво наклонил голову.
Я тихонько взял ее за плечо — только сейчас я и мог себе это позволить — и легонько отодвинул ее от нас.
— Мы с герром Швейницем найдем, что делать, — сказал я.
И она ушла.
А я повел этого гуся в бар. Ведь что-то у меня в карманах осталось? Здесь и дальше должны бы, вероятно, следовать странные диалоги, но их нет никакой возможности привести, поскольку их невозможно пересказать. По этому поводу, решил я, нечего особенно смущаться. Да, я не знаю языка Гете и Шиллера. А он, этот мой собеседник, язык Толстого и Достоевского знает? Так что в лучшем случае для него мы квиты. Но несомненно одно — мы с ним каким-то образом друг друга понимали. Было ранне-предужинное время — часов около пяти, и потому я решил, что рюмка водки или какого-нибудь виски с содовой этому капиталисту совсем не помешает. И я довел его до бара, и бармен с несколько, как мне показалось, преувеличенной, а потому неприязненной любезностью поставил перед нами то, что я ему заказал. И мы немного поговорили. Он — по-немецки, я — по-русски. Свои незначительные запасы английского я приберегал. Я вовсе не желал с этим Гансом сближаться. Двадцати минут общения, решил я, вполне хватит. Симпатии к нему у меня не прибавилось, у него ко мне, вероятно, тоже. Когда я вынул деньги, он тоже потянулся за бумажником, я его остановил. Теперь бармен смотрел на меня как-то странно, как Люба на цветочном рынке.
— Сдачи не нужно, — сказал я. Бармен смотрел на меня так, что мне казалось, из его глаз сейчас польются слезы.
Мы с немцем вышли на палубу.
— До свидания, — сказал я ему на языке Пушкина и Толстого, хотя попрощаться-то вполне мог так, чтобы он что-то понял. Но не для чего их баловать.
Путь к моей каюте пролегал опять мимо бара. Я хотел было мимо и пройти, но, увидев меня сквозь стеклянные двери, бармен помахал рукой, приглашая зайти. Кивнув помощнице, он вышел из-за стойки и пошел навстречу.
— Возьмите, — доброжелательно сказал он, протягивая обратно мою же бумажку. — Мы ведь получили указание не брать с вас денег, я просто не успел вам этого сказать. Вы — гость судна.
— Да ладно.
— Нет, нет, это согласовано. Олл райт?
— Может, и согласовано, но только не со мной.
Совсем, совсем другие стали у него глаза. Не сравнить мне было этого парня с теплым, приятным выражением лица с тем вежливо-презрительным халдеем, который встретил меня здесь полчаса назад.
— Знаете, во сколько я богаче вас? — спросил он, тепло усмехнувшись.
— Догадываюсь.
— Едва ли, — сказал он. — Вот ваши деньги.
— Уберите.
— Вы не представляете, как они вам пригодятся. А я и так могу списывать на вас по бутылке виски в день. Ну, забирайте.
— Мне они не нужны.
— Хорошо, — сказал он. — Считайте, что они лежат в банке. Можете их всегда получить. А сейчас… Если за счет фирмы? Олл райт?
— Это другое дело.
«Грибоедов» еще стоял у стенки в Бремерхафене, а я уже плыл вовсю.
— Как круиз? — спросил я своего нового приятеля. — Как пассажиры?
— Западные немцы — лучшие пассажиры в мире.
— А чем они так хороши?
— Жестокодисциплинированная нация. Что наметили, то и делают. Наметили отдохнуть — отдыхают.
— И бывают у вас?
— Неукоснительно.
Бар наполнялся. «Грибоедов» еще стоял в Бремерхафене, но большинство туристов уже вовсю отмечали отход. Я вернулся в каюту, полный любви к миру. Да здравствуют путешествия! Да здравствуют люди, которые и на такой скотской работе, как работа бармена, умеют оставаться людьми, которым все-таки дороже человек и все человеческое! Да здравствуют стройные миллионеры, которым мы не дадим приставать к девушкам из нашей деревни!