Раз она оступилась, я подхватил ее и, залюбовавшись, не сразу выпустил.
— Ты обещала научить меня целоваться, — отважился я напомнить ей.
Она высвободилась из моих объятий, отошла от меня на несколько шагов и сказала:
— Сегодня не могу. У меня на губе лихорадка. Это после простуды. Ты же знаешь, что я была больна… А такие лихорадки заразны. И ты можешь заболеть…
Я заметил, что около ее рта пролегли какие-то тени, придав ее лицу грустное выражение.
Мы медленно шагали вперед. Стена высоких хлебов отгораживала нас от прочего мира.
Теперь она шла впереди, а я уныло плелся за ней, не сводя с нее глаз: красивая, гибкая, она легко перешагивала через бугры и рытвины.
— Никогда больше не води меня сюда, — сердито выговорила она мне. — Здесь можно запросто подвернуть ногу.
К счастью, вскоре мы вышли на проселочную дорогу, неровную, но все же не такую узкую.
Смеркалось. Над прогретыми солнцем полями разносился аромат зреющих хлебов.
От стекольного завода неслось пьяное пение, громкие звуки гармоники, какие-то выкрики. Звуки эти неприятно нарушали тишину раннего вечера.
— Дальше меня не провожай, — сказала она, хотя до трактира было еще далеко.
— Почему? Я дойду с тобой до дома. Ты что, боишься, что кто-нибудь нас увидит?
— Мама следит за мной. Ей не хочется, чтобы я по вечерам ходила с парнями…
— Чего ты боишься? Я ведь тебя не съем, — сказал я ласково.
Не прошли мы и нескольких шагов, как она снова остановилась, приблизилась ко мне и прижалась головой к моему плечу; я, конечно же, сразу растаял и обнял ее за плечи.
— Не сердись, — сказала она. — У меня сегодня плохое настроение…
— Да я и не сержусь, — ответил я.
— Посмотри, у меня действительно лихорадка. — И она дотронулась пальцем до красной точечки на губе. — Иначе я сама поцеловала бы тебя. — Она погладила меня по щеке. — Спокойной ночи. Если будет тепло, встретимся вечером на пруду. Не забывай меня! — уходя, сказала она и пошла в вечерних сумерках навстречу пьяным крикам.
5
Через несколько дней нашу округу облетела весть, которой вначале никто не поверил, она переходила из дома в дом, вселяя в людей тревогу и страх. Стало известно, что в трактир «На уголке» явились двое в штатском, они объяснялись на ломаном чешском языке, перевернули все вверх дном, перерыли погреб и чердак, а потом арестовали трактирщика Пенкаву. И все из-за того, что в трактире якобы собирались антиправительственные элементы, велись враждебные разговоры, подстрекающие против рейха и протектората…
Весть эта, к сожалению, вскоре подтвердилась и быстро обросла многочисленными подробностями.
Одни утверждали, что среди завсегдатаев трактира нашелся доносчик, а значит, над каждым из нас, точнее, над всеми жителями предместья, нависло ужасное подозрение. Тяжкое это было время: верить никому нельзя, любой доброжелательный собеседник в трактире мог обернуться последним подлецом. От подобных мыслей мороз подирал по коже. Жители предместья терялись в догадках, кто же из завсегдатаев мог стать доносчиком, но так ни на ком и не остановились. У каждого находился свой защитник, и в конце концов все оказывались вне подозрений.
Возникло и второе предположение, значительно более тревожное и на первый взгляд не лишенное оснований. Кто-то распустил слух, сам не подозревая, что он разнесется так быстро: донести, мол, мог только Зубодер или его брат. Кто-то припомнил, как эти двое, заглянув по весне в трактир «На уголке», пригрозили трактирщику Пенкаве, что он продержится недолго, что все будут ходить только к ним — в «Трактир у стеклодувки». И что вот теперь они и расправились с конкурентом, переманили его посетителей к себе. Как ни странно, но этому слуху поверили, и он распространился молниеносно, как чума: услышав его, каждый передавал этот слух следующему как доподлинную правду.
Я этой версии не верил и пытался опровергать ее где только можно. Говорил, что семье Зубодера самой пришлось покинуть пограничье, что ее тоже, по-видимому, преследуют, но слова мои встречали с недоверием, мне тут же напоминали о темном прошлом Зубодера и с возмущением доказывали, что Зубодер и его брат — люди мстительные и злые.
С догадкой этой жители нашего предместья настолько сжились, что в конце концов все стали обходить трактир Зубодера за версту.