Лето стояло жаркое, на пруд из города тянулись люди, которые понятия не имели о наших здешних событиях; они с удовольствием наведывались в «Трактир у стеклодувки», чтобы утолить жажду. Без них заведение бы пустовало, и арендаторам рано или поздно пришлось бы его закрыть. Но пока там, как и прежде, каждый вечер весело играла гармоника, и пьяное пение доносилось даже до нашей улицы.
В бухгалтерии на фабрике, где я работал, старшим бухгалтером служил Хадима — человек прямой и веселый, которого все уважали и с которым любили перекинуться словечком. Хотя ему шел пятидесятый год, он все еще ходил в холостяках. Сам про себя Хадима говорил, что ему просто не хватало времени жениться, так что он уже свыкся со своей горькой судьбой бобыля.
Мы, правда, знали, что у него есть зазноба — портниха из нашего предместья, привлекательная женщина, разведенная; она потихоньку шила на дому платья нашим дамам к разным датам, а то и перешивала по моде старую одежду. Хадима был с ней знаком давно и вроде бы любил всерьез. Он ездил к ней на мотоцикле, иногда прихватывал с работы домой и меня. Так мы с ним и подружились. Казалось, все шло к тому, что в скором времени Хадима переселится к портнихе — у нее был вполне приличный домик, — и тогда они сыграют свадьбу. Поговаривали, что частенько он остается у нее на ночь, так что дело было явно на мази. Все у нас этому искренне радовались, потому что любили Хадиму. Но он все медлил и ни на что не решался.
Однажды я спросил его напрямик.
— Не хотелось бы мне калечить ее жизнь, — ответил он. — Нынче такое время, что никто не знает, что будет завтра…
— Но ведь сейчас у всех так, — возразил я.
— Конечно, — согласился он. — Только обо мне много народу знает, что я коммунист.
— А я вот не знаю, — признался я.
— У тебя еще молоко на губах не обсохло, — сказал он и по-отцовски погладил меня по волосам. — Вот ты и не знаешь.
Заметив, что его слова задели меня, он попытался загладить их:
— Я мечтал, чтобы у меня был такой сын, как ты.
— Еще не поздно… Только надо поторопиться, — увещевал я его.
— Поздно, — проговорил он печально. — Сейчас для меня уже все поздно.
Иногда в перерыв он подходил ко мне, присаживался на краешек стола, жевал бутерброд, вынув его из бумаги, расспрашивал о людях предместья или мы вместе принимались мечтать о лучшей жизни.
— С меня пример не бери, — внушал он мне. — Я всю жизнь просидел в бухгалтерии. А ты гляди выше, ставь перед собой высокие цели…
— Да я ведь и сам не знаю, чего хочу, — признавался я.
— Конечно, сейчас добиться чего-нибудь трудно, не то время… Сейчас люди только о том и думают, как бы не выделиться, остаться в тени, как бы спокойнее пережить войну. Но кончится война, все пойдет по-другому, появится столько возможностей…
Он был твердо убежден, что настанет конец этому жестокому и темному времени, придет конец немецкому владычеству — и тогда все мы вздохнем свободно.
— Не все до этого доживут. Потребуется немало жертв. Хотелось бы мне дожить до конца войны, да вряд ли…
Я уверял его, что у него столько же шансов дожить до конца войны, как и у любого из нас.
— Не утешай меня, дружище, — возражал он. — Я знаю, о чем говорю. И вижу немножко дальше, чем ты…
Однажды он подошел ко мне и спросил:
— Что делается в «Трактире у стеклодувки»? Ты бываешь там? Ведь от тебя он рукой подать.
— Да нет, не бываю. Был всего один раз, когда мы возвращались с футбола…
— Зубодера знаешь? Слышал о нем что-нибудь?
— Я о нем всякое слышал, — ответил я. — Но знаю его мало.
— Почему у вас в предместье обходят его стороной? — поинтересовался он.
Я рассказал ему все, что знал: и о том, как Зубодер с братом впервые появились в трактире «На уголке», какие странные разговоры они там вели, и о том, как немцы арестовали трактирщика Пенкаву, не умолчал и о том, что наши люди толкуют: мол, это дело рук Зубодера.
— Глупости, — оборвал меня Хадима. — Зубодер — правильный мужик. Я за него головой ручаюсь.
Когда в тот день он повез меня после работы на мотоцикле домой, он не свернул, как обычно, на конечной остановке трамвая, а покатил, по узкой тропинке к лесу.
— Вы куда? — пытался я перекричать тарахтение мотоцикла.
— На стеклодувку, — повернул он ко мне голову. — Потом отвезу тебя домой.
Он остановил мотоцикл на опушке, прислонил его к дереву и предложил мне:
— Хочешь, подожди меня здесь… а то пошли вместе. Я сюда ненадолго.
— Я лучше подожду.
Мне не хотелось идти в трактир: вдруг я встречу там Златовласку, еще подумает, что я бегаю за ней; я был уверен, что вечером она и так придет на пруд. Да и Зубодера видеть мне не хотелось: не знаю почему, но он все еще вызывал во мне смешанные чувства, причем скорее неприятные, так что я предпочитал держаться от него подальше.