Виола стояла рядом и с восторгом смотрела на меня.
А я уже стрелял во все подряд — в шарики, подпрыгивающие на тонкой струйке фонтана, в шарманки, которые вдруг начинали издавать скрипучие звуки, в кузнецов и барабанщиков, в деревянные скрепки, зажимавшие бумажные розы, попадешь в скрепку — роза раскроется; стрелял бы и дальше, если бы за моей спиной не появился Хромой.
— Стреляешь ты метко, — ехидно сказал он. — Но мать оставлять не след. Она обыскалась тебя.
— Куда она пошла? — повернулся я к нему.
— Не знаю, — пробормотал он. — Еще недавно была здесь.
За нашими спинами шумела толпа и оглушительно играл оркестрион, людей тут не прибавилось, они толпились вокруг палаток, не обращая внимания на лужи.
Не знаю, заметил ли Хромой, что в тире со мной была девушка, мне-то казалось, что он давно наблюдал за нами и выжидал случай, чтобы подойти ко мне и отравить мою радость.
Я подмигнул Виоле, мы оставили тир, протиснулись через толпу и вышли в поле. Минуя предместье, мы пробрались по загуменью через кусты и крапиву и окольным путем вышли на шоссе. Оттуда было рукой подать до леса.
— А я и не знала, что ты умеешь так стрелять, — похвалила меня Виола. — Где научился?
— Чепуха, — хвастливо ответил я. — Стрелять по мишени в тире — штука несложная.
— А по людям? — бесстрастно спросила она. — Ты мог бы выстрелить в человека? Скажем, в немца?
Я ответил не сразу. Слишком неожиданным был для меня ее вопрос.
— Об этом я не задумывался, — чистосердечно признался я. — На военной службе я не был…
— Хорошо, а если бы понадобилось? Хватило бы у тебя силы воли? — не отступалась она.
— Наверное, хватило бы, — ответил я, подумав.
И тут я вспомнил, как однажды, когда мы со стесненным сердцем прочитали в газете сообщение о казни наших людей, Хадима, сжав зубы, сказал:
— Насилие всегда вызывает сопротивление. Не горюйте, час отмщения настанет.
— Но не можем же мы бороться с ними голыми руками, — возразил я.
Хадима грустно улыбнулся и загадочно произнес:
— Есть люди, которые позаботятся об этом. И их немало.
— Но ведь тут нужны гранаты, ружья…
Хадима отечески похлопал меня по плечу и снисходительно сказал:
— Ты молодой и многого еще не знаешь.
Мы шли с Виолой по опушке леса. Под нашими ногами похрустывали сухие ветки, сквозь густую листву пробивалось яркое солнце, мир казался радостным, полным очарования. И все же вопрос Виолы не выходил у меня из головы. Я рассказал ей, как меня допрашивали в полицейском участке, как били.
— Тебе еще повезло, что отпустили, — сказала она участливо.
— Да, — кивнул я. — Все могло кончиться хуже. Я много думал о матери и о тебе. Что, если бы я не вернулся?
— Послушай, а если бы нашлись люди, у которых есть оружие, ты пошел бы с ними? — спросила она меня.
— Я никогда не слышал о таких людях, — неуверенно проговорил я. — Да и на что они могут рассчитывать, на что надеяться?
Был прекрасный ясный день, солнце по-летнему щедро согревало людей и землю, лес, пруд — и разговор наш казался странным, даже бессмысленным.
— А все-таки… Пошел бы ты с ними? — настаивала Виола.
— Да, — все же решительно ответил я. — Без колебаний.
Она схватила меня за руку и так крепко, почти по-мужски сжала ее, что мне стало больно.
— Я рада, что ты оказался именно таким, каким я себе представляла, — сказала она. — Я рада, что ты не трус…
Мы долго стояли за густой порослью молодняка, не в силах расстаться — отсюда до трактира было рукой подать.
Она обхватила меня за шею и страстно поцеловала.
В ее изумрудно-зеленых глазах сверкали искры, она прильнула ко мне всем телом и зашептала прямо в ухо:
— Жди меня вечером. Такой день, как сегодня, создан для любви.
9
Разумеется, Хромой тут же разнес по всему предместью и моей матери рассказал, что во время храмового праздника я был с девушкой со стеклодувки и что потом видели, как мы обнимались у пруда. И вот вся наша улица уже знала, что у меня амуры с дочкой Зубодера и что я каждый вечер поджидаю ее у трактира, а потом мы ходим миловаться в лес.
Я, конечно, рассердился на Хромого, но ничего ему не сказал, а просто старался его избегать, а если случалось встретиться, то с вызовом отворачивался.
Он же, напротив, стал заходить к нам все чаще и постоянно наговаривал на меня матери, так что бедняжка совсем потеряла голову и глаза у нее вечно были на мокром месте. Мать попрекала меня, что я не слушаю ее, говорила, что я позорю наш дом. Вспоминала, какой порядочный человек был отец, плакалась: мол, будь он жив, он бы не потерпел, чтобы я бегал за шлюхой, которая обслуживает пьяниц.