Совершенно неожиданно я увидел, и очень ясно, на крыше стекольного завода несколько последовавших друг за другом вспышек, по-видимому, все они были направлены в одно место, потому что грузовик, стоявший совсем рядом с заводом, вдруг тронулся, покинув свое место в шеренге машин.
К тут прямо от леса со стороны разрушенной каменной стены раздалась резкая торопливая пулеметная очередь.
Мама громко молилась:
— …Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим…
На минуту снова воцарилась тишина. Обе стороны молчали, словно выжидали, кто начнет перестрелку.
В этот момент из ложбины вынырнул мотоцикл с коляской и остановился перед колонной. Едва он оказался на открытом месте, как с крыши завода его расстреляли прямым попаданием. Мы услышали короткий глухой взрыв — в простреленном баке вспыхнул бензин.
Затаив дыхание следили мы, как мотоцикл вспыхнул ярким пламенем и как две фигуры, спрыгнув с него, пригибаясь, побежали к машинам.
— Пора на работу, — глухо повторил Ярослав.
— Оставь меня, — оттолкнул я его. — Неужели не видишь, что здесь идет борьба не на жизнь, а на смерть…
— Все равно мы им не поможем, — сказал Ярослав. — Немцев голыми руками не возьмешь!
— Вот гады! — ругался Хромой, следя за действиями солдат.
— На заводе, наверное, много оружия, — сказал я вслух. — Вот бы пробраться туда через лес…
— Нет, нет! — закричала мать. — Никуда я тебя не пущу!
Но тут снова раздалась стрельба, и мы с Ярославом кинулись через скошенное поле в лес.
Колкая стерня до крови раздирала мои босые ноги, но я не чувствовал боли. Я думал только об одном — как бы проскочить через лес, подобраться через кустарник к забору, перелезть сбоку через него, проникнуть на стекольный завод — на помощь осажденным, на помощь Виоле.
Ярослав что есть мочи несся за мной по жнивью.
Когда мы подбежали к лесу, солдаты, заметив нас, всадили несколько пуль прямо нам под ноги.
— Назад! Назад! — злобно орали они.
Мы все же добежали до леса, на секунду остановились перевести дыхание, а затем залегли за могучими корнями деревьев.
И тут вспаханное поле словно вздыбилось, и заходило ходуном, заслонив горизонт; и по полю, будто по воде, поплыли серые военные машины; как корабли к острову, двинулись они к стекольному заводу. Вдали на горизонте за полями чернела узкая полоса леса, расстояние между островом и кораблями все уменьшалось; от нас же они все больше удалялись. Все закружилось у нас перед глазами: лес, поле, завод, машины слились в серо-черную полосу грязи. Казалось, темная низкая туча на мгновение заслонила и небо, и застывшее на горизонте солнце.
Со всех машин одновременно подняли пальбу. Вдребезги разлетелась черепица на крыше дома, падали на землю ветки старой акации, скошенные градом пуль. С машины у леса метнули зажигательную бомбу, и из всех окон завода повалил густой дым. Белый дым столбом подымался к небу — казалось, весь завод полыхает.
Пули били по крыше, стенам, деревьям. Они срезали ветки сосен, кромсали кусты жасмина, росшего за старым низким забором. Разлетались в щепу и скворечники, сколоченные по весне дядюшкой Карелом в надежде, что поселенцы-скворцы принесут своим хозяевам счастье.
Не успели мы опомниться, как снова наступила тишина и машины неподвижно застыли в поле, словно отдыхая после тяжелой работы.
Стекольный завод горел: занялись огнем стены, тлели деревянные стропила. Но никто не пытался потушить пожар, никто не спешил на помощь.
Я бросился по лесу к заводу, как вдруг дорогу мне преградили двое в сером, они свирепо толкали меня прикладами.
— Назад! Назад! — с бешеной злобой орали они.
Дальше мне не позволили сделать юг шагу.
Да, помочь осажденным я никак не мог.
Языки пламени, вздымаясь над крышей, лизали кроны старых сосен, ветки вспыхивали, как смоляные факелы.
А в небе стаей кружились взволнованные птицы, наверное скворцы, неожиданно лишившиеся своих жилищ.
Я с силой прижался к грубому, с потрескавшейся корой стволу, слезы горечи и ярости текли по моим ободранным щекам.
Всполошенные птицы взмывали вверх и с пронзительными криками улетали в лес, опускались на кроны сосен и снова летели к стеклозаводу, мечась в напрасных поисках.
Домой я не вернулся. Так и пошел босиком прямо на работу. Всю дорогу Ярослав молчал, хмуро шагал рядом и лишь иногда, когда я зашибал окровавленные ноги о каменистую мостовую, крепко сжимал мою руку повыше локтя, как бы поддерживая меня.