— Чья сеть?
— Того, говорят, который в деревне отдыхает.
Он и вправду час назад сидел с нами за одним столом. Василий с ним был по-дружески обходителен.
Еще не видел я бригадира таким разъяренным. Слыхал, что крут характером, но при нас он, вероятно, сдерживался.
Выбрал Василий сеть, швырнул грудой на берег, на кусты:
— Сам пусть распутывает! Выгоню к чертовой матери!
И, не говоря больше ни слова, — в лодку. Я за ним — как привязанный.
Сел он на корму, трясущимися руками достал «Север», прикурил и стал нервно накручивать пусковой шнур на головку мотора.
Но прошло несколько минут, и Василий опять со своей ухмылкой невозмутимо посасывал папиросу…
Когда мы, увидев запруженную лесом реку, вышли из избы, в северной стороне сильно погромыхивало. Небо обложила плотная синь. Она бросила отсвет на воду, на заречные леса, на дальние щетинистые увалы. Потускнела зелень. Примолкла кукушка на лесистом острове между старицей и рекой.
Теперь же все прошло. Зловещая синь откатилась на восток. Гром ворчал далеко и чуть слышно. По-вечернему, вполголоса, загомонили птицы. И, словно вызывая на разговор кукушку, в заозерных далях затрубил дикий голубь. Он гудел глухо, задыхаясь. Казалось, какой-то человек ворчливо бубнит в пустынном лесу.
Я впервые за целый день остался наедине с бригадиром. Кое-что я уже слышал о нем. Знал, что он из «становых» чердынских рыбаков.
В первые дни на Кривецкой старице я подумал о нем плохо. Это было двадцатого мая. Десять дней, как действовал запрет. И вдруг я услыхал от мужиков, что накануне Василий сдал в леспромхоз сто килограммов рыбы. Правда, в бригаде был большой садок-дощаник. Но не могла же рыба целую десятидневку выжить в нем или хотя бы сохраниться свежей. Свои сомнения я высказал Семену. Он, оказывается, ничего не знал о сдаче рыбы, рассерчал и, как только что Василий, сказал:
— Выгоним его к чертовой матери…
Но мне показалось, что говорит он это по привычке и не первый раз. Уж больно красноречивым было выражение его лица. Будто ему предстояло наказывать в общем-то хорошего и лишь в мелочах непутевого человека.
Ночь подкрадывалась к путевому посту, а мы только что сели с Василием за поздний ужин. Постреливала углями и сильно дымила печь. Мы радовались дыму, потому что уже появились комары. Они набились в избу и не давали нам покоя.
Закусывали вяленой рыбой, золотистой от жира. Василий расправлялся с ней по-молодому, сплевывал кости на щелястый, замусоренный пол.
Если бы я не знал, ни за что бы не дал ему пятидесяти лет. Загорелое лицо без морщин. Короткий ежик с проседью. Такие же усы. Сам невысокий, подобранный, жилистый. Даже во время еды Василий часто курил. Говорил о чем-нибудь, сухо посмеивался да похмыкивал.
Слово за слово — разоткровенничался Василий, рассказал об одном эпизоде из своей военной жизни.
— Было это, когда мы переправлялись через Неман. Понтонный мост саперы состряпали не ахти какой, народу и техники скопилось много. Немцы были далеко, но самолеты житья не давали. Вот и тут, только они отбомбились, какой-то солдатик уже выплыл на лодчонке с куском доски вместо весла. Подбила, видно, парня братва: рыбки захотелось свежей. А строгость армейская есть строгость — всем враз нельзя, да одному и отвечать проще.
Плавает солдатик, знать, из первогодков, еще и привередливый, выбирает рыбу покрупней. Хлопнет для верности полешком, а уж тогда и рукой тянется. Да вошел в азарт не в меру, размахнулся поленом, потерял равновесие и — кувырк в воду.
А дело осенью, солдатик тяжелый: в сапогах, ватнике… Пока бултыхался, лодку далеко отнесло, не угнаться. И плавать-то не мастер, крутится на одном месте, и уж поплавком, поплавком пошел, одна стриженая макушка мелькает.
Кто был поближе к берегу, зашумели, заметались, а не знают, что делать. Я и плыть вроде не собирался, а потом что-то на меня нашло: скинул сапоги, обмундирование и в одном бельишке в чужую реку креститься полез.
Солдатик оказался спокойный, покладистый, я вскорости его к берегу доставил. Водит он, пожалуй, хлебнул не лишнего. Только вот беда — рота наша вперед двинулась, и вокруг моей одежи уже другой народ. Бегу я туда, зуб на зуб не попадает, и вдруг голос начальственный: «Товарищ солдат!»
Ну, думаю, пропал. Всыплют мне. И как я сразу-то не заметил: стоит возле штабной «газик» и рядом — сам генерал. Как, дескать, фамилия да из какой ты части.