На том и порешили. На другой же день Мария Григорьевна увезла Ирину к себе.
Ирина не забыла первой встречи с дядей, мужем Марии Григорьевны. Он вошёл в вагон, высокий, с седоватой бородой и густыми нависшими бровями.
— Ну, Федя, вот тебе дочка! — взволнованно сказала тётя.
— Гм… — неопределённо промычал дядя и вынул из кармана плитку шоколада.
— Ну, возьми… раз дочка. Что с тобой сделаешь? — строго сказал он.
Неизвестно почему, Ирина вдруг доверчиво подошла к дяде.
— Ты — папа! — уверенно проговорила она.
Дядя, смущённо и растерянно глядя на жену, положил тёмную большую руку на черноволосую голову Ирины и пробормотал:
— Экая… гм… гусёнок!..
Своих новых родителей Ирина сразу стала называть «папа» и «мама».
Новая мать полюбила Ирину, но девочке всё-таки жилось нелегко. Мария Григорьевна была очень вспыльчивой, раздражительной. В минуты гнева она не помнила себя. Злиться молча она не умела, ей обязательно нужно было сорвать на ком-нибудь зло. И она отводила душу: попадалась собака или кошка — она отшвыривала их пинком ноги: стояла близко тарелка или чашка — они обращались в черепки. Если она кроила что-нибудь и получалось неудачно, Мария Григорьевна приходила в ярость и, схватив недошитое, бежала к печке и бросала своё шитьё в пламя. После этого она сразу успокаивалась. Когда в доме появилась Ирина, тётка гнев свой стала обрушивать на неё. Ирина плакала. Это ещё более возбуждало в матери ярость, и она жестоко избивала девочку.
Мало-помалу Ирина научилась распознавать настроение матери, стала молча переносить побои. Избив, мать через несколько минут начинала плакать, сама умывала Ирину, прикладывала медные пятаки к синякам и давала что-нибудь вкусное. Но достаточно было незначительного повода, и снова поднимался крик, в руке матери появлялся ремень, а на спине и плечах Ирины вспухали багровые полосы.
Однажды такая порка кончилась плохо. Ирина потеряла сознание. Мать испугалась, бросилась к фельдшеру. С трудом девочку привели в чувство. С тех пор обмороки стали повторяться часто. Развилось острое малокровие. Мать поила девочку парным молоком, кормила, но продолжала бить.
Постепенно в Ирине развилось чувство страха перед матерью. Даже когда та была в добром настроении, у Ирины не пропадала насторожённость. Девочка побледнела, похудела, вытянулась, стала молчаливой, сдержанной, глядела исподлобья. За это тоже попадало. Мать не видела ничего плохого в том, что колотила Ирину. Считала, что это даже необходимо. Надо же из неё сделать человека!
— Ничего! — успокаивала она девочку. — Сколоченная посуда два века живёт, из одной две не будет, а ума прибавится.
Приёмный отец в воспитание не вмешивался. Всё время у него поглощала работа. Дома он бывал мало, возвращался по вечерам усталый, в глине. Редко-редко выдавался свободный вечер.
Как-то отец показал Ирине буквы. Читать научилась она быстро. Жадно ухватилась за книги — что под руку попадалось, всё читала.
Следить за чтением было некому. Отец всегда был занят, да вряд ли он представлял себе, что тут нужна какая-то система, а с матерью у Ирины происходили постоянные ссоры:
— Вот наказанье! Целыми днями только над книжками и дохнешь. Дылда-девка, а всё только бы читать. Брось сейчас же книжку, учись вышивать! Какая из тебя хозяйка будет, если ты ни сшить, ни приготовить!..
Но Ирина плохо слушалась. Мать выходила из терпения, вырывала из рук Ирины книгу и книгой же хлопала её по голове, по рукам, по спине.
— Я тебе дам, грамотейка! Садись, вышивай.
Ирина стала убегать с книжкой. Забиралась куда-нибудь в траву или в оставленный котлован и забывала обо всём на свете.
Мать, встревоженная её долгим отсутствием, бегала искала её, плакала:
— Утонула, наверно… Может, заблудилась.
И, когда Ирину, наконец, находили, ей снова доставалось.
Но в то же время мать очень любила, когда Ирина читала вслух.
— Мама, почитать? — предлагала иногда девочка.
— Какая-нибудь чепуха, наверно? Путного-то ничего и не пишут… Ну, маленько послушаю.
Это «маленько» продолжалось иногда и два и три часа, пока обе не уставали. Мать обычно, утомившись, засыпала, сладко похрапывая. Ирина начинала читать про себя. Наступала тишина. Мать внезапно просыпалась:
— Ну, чего не читаешь?
— Да вы заснули, мама!
— Полно врать-то! И не думала спать. Я ведь слышала, ты читала про…
И мать говорила об уже давно прочитанных страницах.