Бурунова следила за каждым движением учителя. Он шёл влево — она поворачивала голову налево. Он шёл вправо — голова Буруновой медленно поворачивалась направо.
— Буруниха хочет проглотить Сувенира. Смотри! — шепнула Мика.
Ирина улыбнулась. Давно уже ей не было так хорошо. Прямо необыкновенный день! Геннадий Петрович похвалил сочинение (милый Геннадий Петрович!), вернулась Зойка. Вот она: снова сидит впереди Ирины и Мики. Разве этого мало?
Ирина, не отрываясь, смотрела на Сувенира, хотя совсем не слушала, что он говорил. Радость переполняла её. Было легко, и хотелось сделать необыкновенное, чтобы все удивились.
В это время по партам передавали украдкой бумажку. Вдруг записка упала прямо перед Ириной. Это было необычно. Ещё вчера никто не бросил бы на её парту даже простой бумажки. А сегодня… сейчас… Удивлённая, она взяла записку, но развернуть не решилась, думала, неудачно бросили. Она подняла глаза. Сидевшая впереди Колобова кивала головой:
— Читай! Читай!
И, хотя она сейчас же отвернулась с нахмуренными бровями, Ирине стало ещё радостнее.
В записке было:
Ирина засмеялась. Ах, какое чудесное стихотворение! Что бы такое сделать и ей, Ирине?
Мика перебросила записку дальше, на заднюю парту. Оттуда она пошла в третий ряд, побывала у Насоновой, у Казаковой, попала к Патэ-Федотовой.
Та старательно разгладила уже смятую бумажку, положила удобно локти на парту и, с карандашом в руках, принялась читать.
— Федотова! Покажите, что вы там пишете.
— Я, Авенир Петрович, ничего… я не пишу, — растерялась Федотова.
— Так ничего не пишете? Сию минуту дайте!
И, не дожидаясь, пока она принесёт записку, Сувенир быстро подошёл и выхватил бумажку из её рук.
— Ай! — вскрикнула Федотова и закрыла лицо руками.
Между тем Сувенир прочитал стихотворение, побагровел и скомкал бумажку:
— Ага! Вот вы чем занимаетесь, госпожа Федотова! Отлично! Вы… я… Вы сейчас же пойдёте к начальнице. Вы… вас… накажут! Я… не потерплю такого безобразия!
— Да не писала я, Авенир Петрович! Это не я! — с отчаянием сказала она. — Честное слово, не я!
— Не вы? А кто же? Не вы!.. Я видел у вас в руке карандаш! Вы улыбались этак… злорадно. Не вы… — задыхался Сувенир. — К начальнице! Без разговоров! Я не допущу!
Весь класс притих. Федотова плакала, Сувенир бегал вокруг кафедры, ронял то журнал, то ручку и ежеминутно сморкался.
Ирина посмотрела на плачущую Федотову, на Сувенира, на девочек. Знакомая горячая струйка пробежала по сердцу.
— Авенир Петрович, простите меня! Это… сделала… это написала я.
— Ири-и-на! — с ужасом прошептала Мика и дёрнула подругу за платье.
Все головы повернулись к Лотоцкой. Она стояла прямо и смотрела в лицо Сувениру:
— Я, Авенир Петрович! Простите!
— Вы? — Сувенир потёр рукой лоб. — А-а, вы?
— Да, я!
— Не ожидал! Не ожидал, госпожа Лотоцкая! Ну, что ж! Тем хуже для вас. К начальнице пойдёте вы!
И вдруг в противоположном углу раздались всхлипыванья. Сувенир повернулся:
— Это ещё что за истерика? О чём слёзы? Подругу жаль?
В углу, на самой последней парте, поднялась девочка. Это была Катя Русанова, самая скромная и незаметная в классе. Она писала стихи, но стеснялась показывать, их. Это злополучное стихотворение она тоже написала только для себя, но соседка по парте, Кропачёва, увидела его и, приписав: «читай и передавай дальше», перебросила на другую парту.
— О чём вы плачете, Русанова? — сердито допрашивал Сувенир.
— Я… не могу! Федотова и… Ло…тоцкая не виноваты. Сти…хотво…рение написали не они.
— А кто же! Что вы путаете?
Лотоцкая уже созналась…
— Не… она! Это… моё стихотво…рение!
— Ничего не понимаю! — развёл руками Сувенир. — Лотоцкая говорит, что писала она, а вы говорите, что это сделали вы… Странно! Кто же всё-таки писал?
— Я! — в один голос ответили Ирина и Русанова.
Сувенир посмотрел на ту, на другую и слабо махнул рукой: