Федя старался молиться, но необычная обстановка отвлекала от молитвы. Он повернул голову и встретил озорной взгляд Ивана. Тот подмигнул, незаметно показал кулак. Федя хотел рассердиться, но вдруг, улыбнулся и стал усердно креститься.
«А не остаться ли тут?» — мелькнула неожиданная мысль.
«Свете тихий, святые славы…» — протяжно и бесстрастно пели монахи.
Федя выполнял самую разнообразную работу: носил воду, топил печи, читал на клиросе. С Николой он подружился, но Иван донимал насмешками. Как-то пристал:
— Айда на Красное пиво пить!
— Я не пью.
— Дурак, от добра отказываешься. Тюря. Девка ты, что ли?
На грех тут же был и Никола. Он захохотал так, что галки стаей поднялись с крестов.
— Пойдём, пойдём! В Красном доброе пиво варят.
Насмешки Ивана заставили согласиться. Пошли втроём. До Красного было версты полторы. Там находилось монастырское подворье. Было уже темно, когда они подошли к большому двухэтажному строению.
— Сейчас разыщем отца Феофана, — сказал послушник и скрылся в тёмном коридоре. Феофан оказался здоровенным краснорожим монахом разбойничьего вида. Николу он, видно, хорошо знал, потому что сразу предупредил:
— Ты, медведь, потише рявкай, а то мне из-за тебя шили-шили.
Расположились в маленькой келье. За стеной кто-то пьяным басом распевал «взбранной воеводе победительная…»
— Чердынские купцы, — сказал Феофан вполголоса, кивая на стенку. — Третьи сутки пируют.
Появилась корчага с пивом, солёные огурцы, большой кусок варёной говядины. Увидев мясо, Федя ахнул:
— Да разве монахам можно есть мясо?
Феофан поглядел с насмешливой снисходительностью и разъяснил:
— Святое брюхо тоже любит краюху! А ты, парень, как думаешь, с чего у отца-эконома такие телеса? Да и я…
Феофан вытянул и согнул огромные ручищи, любовно оглядел вздувшиеся под рукавами рясы мускулы и хвастливо закончил:
— Я, брат, ворота единым духом высаживаю. Вот ужо покажу тебе, Фома неверный!
Пиво черпали большим ковшом и так прямо из ковша и пили. Когда очередь дошла до Феди, он отказался.
— Пей, не бойся, все монахи пьют, — уговаривал Феофан. — Ты сейчас на положении монаха.
— Не сомущай святого отрока, он в монастыре по обету, — съязвил Иван.
Федя злобно поглядел на него и вдруг разом выпил горькую тепловатую жидкость. Стало, жарко, голова закружилась, колени ослабли. Пиво было настоено на листовом табаке. Выпил ещё.
— Вот это по-нашему! — Феофан одобрительно шлёпнул себя по коленке. — Будет толк из парня!
Феофан, подвыпив, стал расспрашивать Федю, за что его сослали в монастырь. Федя рассказал.
Феофан пришёл в восторг.
— Ай да молодец! — закричал он и, швырнув на стол кусок говядины, которую только что солил взятой в щепоть солью, полез к Феде целоваться. — Молодец! Уважаю таких!
Федя сидел на лавке, и ему казалось, что и келья, и лавка, и всё качается. В ушах шумело. И сквозь этот шум прорывался басистый голос Николы.
— Вот я и пришёл к попу Василию: отдай, баю, Настьку за меня! Поп и бает: ты и пальчика, што есть, её не стоишь. Врёшь, баю… Отдай Настьку, нето плохо будет.
Со всеми подробностями рассказывал Никола, как рассердился поп Василий, как обрезал дочери косу, избил её и выгнал из дому. Тогда Никола рассвирепел не на шутку.
— Пошёл я к попу, — рассказывал он, — топор для страха взял. Прихожу к нему, он жену за косы теребит. Увидал топор, у него и руки опустились, и язык высунулся. А жена его выбежала на улицу и кричит: «ой, попа режут!» «ой, попа режут!» А я схватил попа и кричу: «коли Настьку за меня не отдашь, косички твои обрублю…» Поп испугался и кричит: «отдам! отдам!» Врёшь, говорю. «Вот те Христос». Ну и начали же мы плясать с ним.
— Ну, поп! — удивился Феофан. — Не поп, а душегубец ты!
— А известно — поп. Меня прямо из мужиков попом сделали. Тебя не сделают…
— Хорош поп, читать не умеешь, — не унимался Феофан.
— Поговори ещё, собака! — вскипел Никола. — Кабы я службы не знал, не сделали бы попом. Меня посвящали.
— Ох ты! — ввернул Иван. — Да тебя вовсе не посвящали: тебе мерещилось, а ты и взаправду… Тебя расстригали.
Никола заревел, вцепился обидчику в волосы и… сейчас же выпустил их. На пороге кельи стоял отец-эконом.
— Это что такое? Вот вы как! Добро! Завтра всё отцу-настоятелю изложу. А ты, Феофан, завтра чтобы у ранней обедни был. — И, пошатнувшись, вышел из кельи.