Фёдор Михайлович поцеловал его.
— А меня? — обиделась тётка. — Что же ты меня-то не поцеловал? И обнять не хотел, как мы приехали…
Поцеловал и её, но поцелуй её не успокоил:
— Уж больно ты умён стал. Другую, верно, вместо меня нажил, — обиженно сказала она.
За чаем дядя рассказал, что его назначили почтмейстером в Оханск, что теперь они едут туда и к Фёдору Михайловичу заехали проездом на два дня.
— Теперь вы отдохнёте, — заметил он, — там только раз в неделю почта приходит.
— Да жалованья-то мало. Всего одиннадцать рублей. Разве я того заслуживаю?
— Всё-таки вы теперь хозяин.
— Да, я теперь должен быть первый в городе. Я этим судьям да городничим плевать буду. Они должны мне кланяться.
Фёдор Михайлович обратил внимание на то, что тётка была вялой, мало говорила, больше лежала и думала о чём-то.
— Вы, маменька, будете теперь большой барыней, — сказал Федя, желая доставить тётке удовольствие. — Вам нужно ладить с тамошними барынями.
— Ни за что! Первая никому не поклонюсь. Да я дома всё буду сидеть. Где мне, старухе, знаться с модницами, — упавшим голосом добавила тётка.
На другой день утром дядя надел мундир, треуголку и прицепил шпагу. Перед тем он долго мылся, причёсывался, мазал помадой голову. Он шёл в губернскую почтовую контору.
Тётка решила походить по магазинам.
— Феденька, где бы мне купить косу к голове да чепчик к ночи.
— На что вам косу? — удивился Фёдор Михайлович.
— Да как же! Теперь ведь я почтмейстерша, надо будет с визитами ехать, а у меня волосы почти все вылезли. Скажут, какая это чумичка, почтмейстерша-то! Срам…
Удерживая улыбку, Фёдор Михайлович указал ей магазин. Ах, маменька, чудачка какая, точно ребёнок!
Коса и чепчик были куплены. Тётка приладила их к голове, нарядилась в шёлковое платье и пошла навестить своих давних знакомых — почтовых.
Вернулась недовольная.
— Смеются надо мной, что я почтмейстершей стала, — пожаловалась она. — Платье, говорят, у вас хорошее, чепчик, говорят, вы нынче носите.
— Вам бы приличнее шляпку надеть, — сказал Фёдор Михайлович, — здесь ведь губернский город.
— Я — почтмейстерша, мне чепчик приличнее носить, — заспорила тётка.
— У, дура! — рассердился дядя. — Говорил тебе: надень шляпу, так — нет. Ну, кто ходит по улице в чепчике?
— Да ведь я платком закидывалась. Все только смеются, а нет, чтобы порадоваться…
Дядя и тётка были недовольны… Они нашли, что Фёдор Михайлович недостаточно рад их приезду.
— Нет, какой ты племянник!
— Я вам готов всем угодить, но у меня нет денег, чтобы угостить вас богато…
— Не угостить, а ты косишься, — перебил дядя. — Ишь, учён больно стал. Почитайте, говорит, книжку, а мне на службу надо. Плевать мне на твои книги! Нет, брат, уеду и больше ни ногой к тебе.
— Так ведь я не виноват, что у нас ревизия, — оправдывался Фёдор Михайлович.
— Ревизия, ревизия… — сердито передразнил дядя.
Фёдор Михайлович замолчал.
Только перед самым отъездом дяди и тётки Федя сказал им о своём намерении ехать в Петербург.
Дядя повернулся к племяннику всем корпусом. Тётка вынула носовой платок и приготовилась плакать.
— Здесь тебе не служба?
— Я там доучиваться буду. Там к этому больше возможностей.
— А, тебе не нравится с нами жить. Ишь, дядя стар стал, так и не мил больше. Чёрт с ним, издыхай он, а я, мол, и знать его не хочу. Бессовестный ты этакой!
— Я выучусь, сделаюсь хорошим человеком, могу тогда больше и лучше помогать вам.
Спорили долго. Дядя убеждал племянника, племянник дядю.
Дядя рисовал картины получения чина, выгодной женитьбы, общего уважения.
— А потом тебя казначеем сделают, — закончил дядя и даже прищёлкнул языком. — Я почтмейстер, а племянник мой — казначей!
— Ну-с, буду я казначеем, а потом что? — уныло спросил Федор Михайлович. Он уже устал от бесконечного и бесполезного спора.
— Да какого чёрта тебе нужно-то? — вспыхнул дядя.
— Я совсем оглупею тогда…
— Ну, вот что, племянничек! Если ты будешь проситься в Петербург, то не знай больше меня, а я тебя знать больше не хочу. Чёрт с тобой!
Дядя и тётка окончательно рассердились и, очень сухо простившись с Федором Михайловичем, уехали.
Работа над повестью, мысли о переезде в Петербург, ревизия — всё это на время отодвинуло Ольгу на второй план. Занятый своими делами, Решетников в последнее время виделся с ней редко, о женитьбе не заговаривал и не придавал никакого значения тому, что Ольга встречала его без прежней радости, избегала разговаривать и возвратила ему все книги. И новость, которую ему сообщил один из палатских писцов, была неожиданной, ошеломила его.