Радостный вышел Фёдор Михайлович от размякшего ревизора. Не утерпел, рассказал секретарю, что его переводят в Петербург. Секретарь разболтал чиновникам.
— Ишь, несидячая пташка! Советником захотелось быть? Смотри, коли ревизором будешь, не забывай своих товарищей: пирог сделаем! — говорили чиновники.
— Где ему! Хоть похвастает…
— Дуракам счастье! Дурацкое это счастье.
— Молчи, ведь он сочинитель. Ужо он нас опишет.
Вскоре Брилевич уехал. Всяких чертей и болезней пожелали вслед ему чиновники. Фёдор Михайлович затосковал. Палату невзлюбил сильнее прежнего. Работа валилась из рук. Даже читать он не мог. Все мысли были сосредоточены на отъезде.
Через три месяца из министерства пришло распоряжение о переводе из Перми некоторых чиновников.
Секретарю дали орден, одного бухгалтера назначили советником. Двух столоначальников отдали под суд. Председателя палаты Толмачёва причислили к министерству. О Решетникове не было ни одного слова.
— Обманул Брилевич, забыл…
Прошёл ещё месяц. И вот однажды, когда Фёдор Михайлович был в особенно мрачном настроении, ему принесли письмо. Брилевич писал, что теперь можно подать прошение и выехать, когда из департамента затребуют формулярный список.
Дурное настроение как рукой сняло. Начались хлопоты. Нужно было поскорее написать прошение, послать письмо дяде и крепко подумать о том, где достать деньги на поездку в Петербург. Письмо и прошение были написаны и отосланы в тот же день, а насчёт денег… Фёдор Михайлович решил устроить лотерею: были часы, подарок дяди, и старые книги. Немного, но всё-таки. Да ещё жалованье. Вот и наберётся кое-что. Доехать будет с чем, а там…
— А вдруг перевод не состоится? Если там заместят вакансию? Тогда что? С чем возвращаться? — всплывала тревожная мысль.
Но Фёдор Михайлович старался отгонять эти мысли.
Что вперёд загадывать? Живой человек не пропадёт!
Он стал нетерпеливо ожидать бумагу из министерства. Тщательно просматривал каждую почту. Но пока что пришло только, по обыкновению, гневное письмо от дяди. Василий Васильевич был вне себя оттого, что Федя всё-таки уезжает, и объявлял, что знать его не хочет. И писем писать ему больше не будет.
Время шло медленно. Казалось, никогда не было таких длинных месяцев, таких нудных дней.
Фёдор Михайлович нещадно ругал медлившее министерство, а тут ещё о «Скрипаче» и «Раскольнике» ничего не было известно. Достоевский упорно молчал. Это было обидно.
Наконец, бумага из министерства пришла. Министерство предлагало палате выслать формуляр Решетникова.
Сослуживцы поздравили его, он получил отпуск и поехал к дяде и тётке.
Дорога прошла в невесёлых размышлениях. Что скажет дядя? Как тётка отнесётся к отъезду Фёдора Михайловича?..
В одиннадцатом часу утра Фёдор Михайлович подъехал к оханской почтовой конторе. Квартира почтмейстера была там же.
Решетников увидел дядю. Он стоял у окна и пристально всматривался в проезжего.
— Это к нам! — проговорил он громко. — Какой такой чёрт!
В воротах показалась тётка. Она была в старом ситцевом платьишке, со скалкой в руке. За тёткой шёл дядя в халате, с папиросой. Тётка вытерла фартуком глаза и губы и бросилась к племяннику.
— А, это ты, племянничек! — проговорил дядя.
— Как это вы надумали посетить нас? — спрашивала тётка.
Федя поцеловал их обоих.
— Смотри, что нам дали! — с горечью сказал дядя, указывая на дом.
Не понимая, Фёдор Михайлович оглядел улицу.
— Место провинциальное, зато воздух хорош.
— Да ты посмотри, где почтмейстер-то живет!
Теперь Фёдор Михайлович понял: дяде не нравилась его квартира.
— Ну, как ревизор?
— Уехал.
— А ведь ты просился в Петербург?
— Просился! — ответил Фёдор Михайлович и хотел сказать, что его переводят, но дядя сказал:
— Я тебе говорил раньше своё мнение.
Пообедали. Фёдор Михайлович решился сказать, что через неделю едет в Петербург.
Дядя и тётка долго молча смотрели на племянника. Потом посмотрели друг на друга.
— Ну, что ты скажешь на это? — спросила, наконец, тётка.
— Ну вот! — невпопад ответил дядя и тяжело вздохнул. — Бог с тобой, Фёдор Михайлович.
И отвернулся к окну.
— Я, папаша, только съезжу.
— Бог с тобой! — сказала тётка и залилась горькими слезами.
— На себя пеняй! — бросил ей Василий Васильевич. — Кто тебе велел женить брата!.. — и он снова ушёл в контору.
Дни проходили тягостно. Вставали рано, пили чай. После чая дядя уходил в контору, попросту — в другую комнату. Возвращался оттуда очень скоро — делать было нечего. Тётка возилась с обедом. После обеда ложились спать. Потом наступали часы злейшей скуки. Идти было некуда, к себе никого не ждали.