Фёдор Михайлович даже плюнул со злости и быстрым шагом отправился в свой подвал.
Так или иначе, а нужно было идти к Брилевичу. С помощью того же хозяина разыскал его квартиру.
Брилевич собирался на какой-то званый обед, был во фраке, в белом галстуке.
Решетникова он принял не сразу. Только через полчаса вышел к нему и, прищурив весёлые глаза, долго разглядывал его. Не узнал.
— Я — Решетников… из Перми, — напомнил Фёдор Михайлович.
— А-а! Да, да! Тот самый… сочинитель, правда? — засмеялся Брилевич. — Вы всё-таки приехали? Удивляюсь вам…
Он пожал плечами и, всё так же смеясь, спросил, поступил ли Фёдор Михайлович на службу.
Решетников рассказал о своих мытарствах.
— Я предупреждал вас… Вы слушаться не хотели. А вот что скажите. Как ваши сочинения? Бросили? Держите слово?
И, как в Перми, Решетников был вынужден отречься от самого дорогого, что было в его жизни.
— Бросил.
— А-а, это хорошо. У меня, знаете, у самого была страсть… к картам. Однако преодолел и в руки даже не беру теперь. Очень рад, что и вы свою страсть побороли. В таком случае я могу вам помочь. Идите домой. В департамент зайдёте через три дня. Я устрою.
И, действительно, когда в назначенный день Фёдор Михайлович пришёл в департамент, ему сразу же сообщили, что он принят вольнонаёмным писцом в отделение розовощёкого начальника.
— Сколько же мне будут давать жалованья? — спросил Фёдор Михайлович.
За большим он не гнался. Надо было только, чтобы хватало на жизнь.
— Рублей десять или восемь.
Ну, что ж! Это было всё-таки лучше, чем ничего. Фёдор Михайлович, повеселевший, вышел на улицу. Шла похоронная процессия. Толпа провожающих растянулась на целый квартал. Впереди траурного катафалка с белым глазетовым гробом шло духовенство в ризах, несли крест, крышку гроба и венки.
Фёдор Михайлович поспешно сошёл с тротуара и спросил у какой-то женщины:
— Это куда везут хоронить?
— На Волково, — ответила женщина.
Решетников пошёл за провожающими. Он ещё в Перми дал себе слово обязательно побывать на Волковом кладбище, чтобы поклониться могиле Белинского.
Процессия шла медленно. Но Фёдор Михайлович не торопился. Сегодня у него был последний свободный день. С завтрашнего утра он — снова переписчик.
«Сим имею честь донести вашему превосходительству…» Как это всё опостылело — глаза бы не глядели. Эх, если были бы деньги, бросил бы он службу, засел бы за книги…
Издали донеслось протяжное, заунывное пение. Подходили к воротам Волкова кладбища. Гроб сняли с катафалка и понесли на руках.
Фёдор Михайлович отделился от толпы и отправился разыскивать могилу Белинского. Бродил по огромному кладбищу, близко наклоняясь к крестам и памятникам, чтобы прочесть надписи. Где она может быть? Подошёл к памятникам побогаче, но оказалось, что там схоронено какое-то купеческое семейство. На одной из дорожек встретил кладбищенского сторожа. Тот шёл с большими ножницами и останавливался у некоторых могил, чтобы подстричь буйно разросшуюся траву.
— Скажи, милый человек, не знаешь, где похоронен Белинский?
Сторож сдвинул на темя шапку, подумал и спросил:
— А он из каких? Ежели из чиновников, то…
— Нет, он — литератор, — ответил Решетников, удивившись, что сторож не знает, кто такой Белинский.
— Сочинитель, значит?
— Да.
— Ну, сочинителей отдельно хоронят. Далеко вы отошли. Вернуться надо, а потом влево.
Сторож указал, в какую сторону надо идти, и Решетников отправился.
И вот он на Литераторских мостках Волкова кладбища. Вот место, где похоронен Белинский.
Простой крест, скромные, уже тронутые временем, венки. Фёдор Михайлович снял картуз и низко поклонился могиле.
— Здравствуй, Виссарион Григорьевич! Вот я, никому неизвестный маленький человек, обязанный тебе своим нравственным развитием, пришёл сказать великое спасибо…
Решетников сел на низенькую деревянную скамеечку, повернул голову к соседней могиле и сразу же снова поднялся. Рядом с Белинским лежал Добролюбов.
— Так и он тут схоронен!
Вот где встретился со своими учителями Фёдор Михайлович…
Он долго в раздумье сидел на скамеечке между могилами. Солнце уже было близко к закату, когда он поднялся и в последний раз склонил голову.