И Фёдор Михайлович пошёл. В редакции — тот же лакей в полутёмной передней, тот же молчаливый конторщик с лохматой головой за столиком у окна в приёмной.
На этот раз Фёдор Михайлович решительно открыл дверь в кабинет. Редактор сидел за большим столом, заваленным рукописями, и чистил ногти. Увидев незнакомого посетителя, встал, оперся руками о стол и придал лицу вежливо-вопросительное выражение.
— Чем могу служить? — произнёс он.
— Я к вам, — робея, сказал Фёдор Михайлович. — Вы печатали мои сочинения. Я — Решет…
— Решетников! — улыбаясь, перебил редактор, любезно склонив голову, и вышел из-за стола. Протянув обе руки Фёдору Михайловичу, он долго пожимал его руку.
— Очень рад, очень рад! Как же, Решетников, знаю! Прекрасно пишете… А я — Усов, Павел Степанович, как вам уже, наверное, известно, редактор «Северной пчелы». Садитесь, пожалуйста. Нет, вот сюда, здесь помягче. Присаживайтесь!
Такой бурной встречи Фёдор Михайлович не предвидел, и она смутила его. Невольно вспомнился чиновник в приёмной пермского губернатора. А Усов между тем суетился, делал массу совершенно ненужных движений и задавал вопросы, не дожидаясь ответа.
— Вы, что же, из самой Перми прикатили? Раньше писали? А здесь служите или чистому искусству поклоняетесь? Ну да, ну да, конечно… Что-нибудь ещё принесли?..
В конце концов он довёл Фёдора Михайловича до того, что тот совсем помрачнел, стал смотреть исподлобья. В слащавой любезности редактора было что-то неприятное.
— Мы все ваши очерки напечатали. Что вы принесли?
— А сколько вы платите? — спросил Фёдор Михайлович.
— Три четверти копейки за строку. О, мы платим хорошо!
— Я просил бы вас уплатить мне за те очерки. Мне очень нужны деньги.
— О, обязательно! Как же, непременно! Всё, всё, до копеечки, только…
Брови Усова горестно изогнулись. Лицо стало печальным.
— Поверите ли, сам без денег сижу. Да вы не беспокойтесь, на той неделе непременно получите.
Фёдор Михайлович вспомнил, что эти слова он уже слышал в первый свой приход в редакцию. Редактора тогда он не видел, но слышал его голос — такой же жалобный, как сейчас. Фёдор Михайлович угрюмо разглядывал обрюзглые щёки, толстый нос, длинные, искусно зачёсанные, чтобы скрыть лысину, волосы редактора, и не мог подавить в себе неприятного чувства. Нет, не нравится ему этот Усов…
— Вы даже не на той неделе, а денька через три загляните, — суетился редактор.
Он проводил Решетникова до дверей и, пропуская вперёд, даже приподнял зелёную портьеру.
Соловуш заговорил об угощении с выпивкой. Комаров отнёсся серьёзнее. Он приходился родным братом писателю Помяловскому и знал толк в литературе.
— Напрасно вы напечатали ваши сочинения в этой газете, — морщась, сказал Комаров.
— А что?
— Да то, что газетка-то уж больно дрянная. Направления у ней нет. Ей что попадётся, то и печатает. Сегодня кадит фимиам прогрессистам, а завтра их же ругает на-чём свет стоит. Лишь бы денежки в карман положить….
Эти слова омрачили радость Решетникова. Он внимательно прочёл несколько номеров «Северной пчелы» и убедился, что Комаров прав. В одном месте пишут, что вот хорошо бы это сделать для цивилизации отечества, в другом эту пользу отрицают. Бедных людей называют мошенниками — и ни одной честной мысли, ни одного слова правды.
Что же это такое? Куда он попал? Напечатано было уже несколько вещей. Но что было ему делать? Ведь, помимо всего, тут предполагалась возможность какого-нибудь заработка. На восемь департаментских рублей не проживёшь. Зима, а у Фёдора Михайловича, кроме дырявых сапог и ветхой, тоненькой шинелишки, ничего нет. Да и ту подарил Брилевич. Петербургский сырой ветер пронизывает до костей. Подошвы сапог износились, стали до того тонкими, что нога чувствует каждый камешек на мостовой. Чаще и чаще начинает падать мокрый снег. Сначала он тает, а потом превращается в корку льда. Пока добежишь до департамента — ноги совсем застынут. Прибежишь домой — в комнате холод, пища плохая. Что же удивительного, если, не выдержав холодной дрожи во всём теле, идёшь в кабак к хозяину и выпрашиваешь в долг косушку… Только бы согреться хоть немного. Да и это-то хозяин даёт неохотно. Фёдор Михайлович и так должен ему немало.