Грязь, вонь, теснота. В такой обстановке трудно было думать о литературной работе. Да и как писать, когда-нечего есть!
В эти дни Фёдор Михайлович по утрам частенько ходил на Щукин рынок.
С грошами, вырученными за какую-нибудь рубаху или полотенце, с фунтом или двумя чёрного хлеба приходил он в свой подвал, где жили такие же бедняки.. Хлеб делился на несколько частей и мгновенно уничтожался. Хорошо, если к нему прибавлялся кусок варёной брюшины или печёнки, купленной на том же рынке у торговки с лотка.
В одну из ночей жена сапожника родила девочку. Сапожник хотел свезти ребёнка в воспитательный дом. Мать горько плакала:
— Что ты, побойся бога!
— Ну, уж нет, — сердито ответил сапожник. — Кормить я тебя не буду. Этак ты от ремесла отойдёшь. Эх ты, жизнь каторжная!
Сапожник со всего размаху кинул в угол деревянную колодку и, подперев кулаками лохматую, давно нечёсаную голову, тяжело вздохнул. Угрюмо молчал шапочник, натягивая на болванку картуз. Притихшие дети во все глаза смотрели на новорожденную.
Фёдор Михайлович тоже смотрел на ребёнка.
«Бедная ты, бедная, — думал Решетников. — Для чего тебе было являться на свет? Отец не может прокормить тебя, и одна дорога тебе — в воспитательный, потому что мать должна помогать отцу, иначе и им нечего будет есть…»
Вспомнилась сытая, самодовольная физиономия Усова. Вот кто делает бедняков — такие Усовы. Они пользуются трудом бедных людей, денежки кладут себе в карман, а о цивилизации кричат. Парикмахерская цивилизация!
Продавать скоро стало нечего, а до жалованья — далеко. На выручку пришли сапожник и шапочник. Они давали то починенные сапоги, то шапки, и с этим товаром Решетников по воскресеньям ходил на Щукин рынок.
Как-то удалось выгодно продать сапоги. После расчёта с сапожником у Фёдора Михайловича осталось немного денег. Он купил керосину и закончил переписку «Подлиповцев».
Теперь можно было идти к Некрасову.
От этой мысли замирало сердце. Некрасов! Фёдор Михайлович десятки раз представлял себе, как Некрасов, высокий, красивый, могучий богатырь с кудрями, похожими на кудри покойного Помяловского, выйдет и заговорит с ним, с Решетниковым. Что же скажет он Некрасову? Скажет, что так, мол, и так, Николай Алексеевич, я… Нет, не надо ничего воображать. Кто знает, как ещё Некрасов встретит его!
И вот Фёдор Михайлович отправился на Литейную. Там, в угловом доме помещалась редакция «Современника» и квартира Некрасова.
Шёл быстро, но, очутившись перед тяжёлой дверью, почувствовал такую робость, что должен был отойти и собраться с духом. Несколько раз Решетников подходил к этой двери. За ней должна была решиться его участь, и он не мог найти силы открыть её.
Из ворот вышел дворник с метлой. Махнув ею, он сделал вид, что смотрит в сторону, а сам стал наблюдать за Решетниковым. Тот подходил и снова отходил от двери.
Заметив дворника, Фёдор Михайлович быстро подошёл к нему.
— Вы здесь живёте? — спросил Решетников, кивая на дом.
— А ты кто таков? — в свою очередь спросил дворник, подозрительно оглядывая бедный костюм Фёдора Михайловича.
— Да вот… мне нужно бы к Некрасову, передать вот это… — он вытащил из кармана торчавшую оттуда объёмистую трубку, — да недосуг дожидаться. Будь другом, милый человек, передай, а?
— Что ж, можно, — ответил дворник и вдруг понимающе усмехнулся: — из сочинителей, что ли? Много их тут ходит! Или, может, по другой части? Холодно-то как! — поёжился он. — Теперь бы в самый раз чайку испить в трактире…
Фёдор Михайлович понял намёк и озябшими пальцами достал последний гривенник и подал его дворнику.
— Только уж ты, милый, сейчас же передай.
— Будьте благонадёжны.
Высморкавшись и вытерев рукавицей нос, дворник направился к дверям.
Решетников круто повернулся и зашагал в департамент.
Но чем дальше он отходил, тем больше его охватывали сомнения. Передаст ли дворник «Подлиповцев» самому Некрасову? А вдруг Некрасова нет, рукопись попадёт кому-нибудь другому и затеряется. Положим, у Фёдора Михайловича есть ещё черновик, но его не подашь, а переписывать снова… Эх, глупость какая! Доверил рукопись неизвестному человеку, а сам убежал, как мальчишка. Что же делать теперь? Вернуться? Нет. Лучше уж он завтра пойдёт. Оно и правильнее пойти завтра. Может быть, Некрасов сегодня прочитает хоть половину, а сейчас он всё равно ничего не скажет. И опять вспомнился Усов. Неужели и в «Современнике» Решетникова ждёт такое же унижение, как и в «Северной пчеле»?