— На! — говорит Гордеев, и Дудырев берет билет. — Завтра зайди в округ.
Дудырев положил за пазуху билет, сложенную карту Африки и все свои бумаги; пальцы его путаются в пуговицах и петлях гимнастерки, и эта дрожь отзывается на лице, на губах…
— Ты молодец, товарищ Дудырев! — сказал вдруг Кононов глухим своим голосом. — Далекую цель ты наметил себе и отправляешься в очень дальний путь… Немало тебе еще предстоит воевать за коммуну. Но крепко держи с нами связь, товарищ…
И он так сказал это слово «товарищ», что у Лобачева, и без того взволнованного, вдруг защипало в горле и стало горячо глазам.
Дудырев спрятал бумаги и стоял посреди комнаты. Он, видимо, и сам себя чувствовал точно перед отплытием в далекую страну. Ему хотелось сказать какие-то слова, воодушевленные, серьезные и веселые. А они, как назло, пропали, — эти такие дорогие слова, подобранные из газет и брошюр, новые слова…
Ласковый смех прошел по комнате. Дудырев усмехнулся, лихо встряхнулся, словно собираясь пойти вприсядку, но потом вдруг сковал себя и церемонно и наивно, с торжественным лицом обошел всех, пожимая руки.
— Так пиши! — задерживая его руку, говорит Кононов.
Дудырев ушел.
И сразу все заговорили. Спало радостное, очищающее напряжение, все почувствовали, что устали. Дудырев был у всех на устах. Васильев молча, пристыженный, сидел в стороне, — ему казалось, что все смотрят на него с осуждением.
— Товарищи! — заговорил Злыднев, похлопывая ладошкой по столу. — Сейчас кончаем, товарищи. К порядку, к порядку! Ставим вопрос насчет состава бюро. Несовместимо Смирнову и Ковалю пребывать в бюро.
— Какой уж… — Шалавин махнул рукой.
— Единогласно? — спросил Злыднев. — Стало быть, кандидаты идут в члены. А кого будем ставить секретарем? Я еще раз прошу меня освободить, трудно мне.
Молчание. Члены бюро переглядываются.
— Васильева? — вопросительно сказал Медовой.
Но командующий, точно не расслышав, вдруг повернулся к Кононову.
— Вот присматриваюсь я к этому товарищу, — произнес он, — при теперешних делах ваших, — а дела ваши, по всему видать, серьезные, — очень бы вам он годился как секретарь.
— Не член бюро? — раздумывая, сказал Злыднев и сам себе ответил: — Довыберем.
— Довыберем! — воодушевленно вмешался Лобачев. — На первом же собрании.
Сберегая слова, Кононов рассказал о себе. В партии с семнадцатого года. Работал на четырех питерских заводах, после забастовок приходилось менять паспорт, переходя с места на место. С восемнадцатого на фронте. Биография простая, точно вырубленная из камня, из серого северного гранита, так все ясно, что даже спросить не о чем… Голосовали дружно, серьезно и молча.
И в конце заседания прочли циркуляр губкома о помощи голодающим.
В окно продолжала литься мрачная беспощадная жара. Вот уже сколько недель ни капли не падало на землю, покрывшуюся трещинами, и город с окрестными пашнями и далекими деревнями точно засунут в громадную раскаленную печь…
Постановили принять отчисления четверти фунта на голодающих. Разошлись молча, без обычных шуток.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Курсам выдали новое единое обмундирование, и когда Смирнов, сменивший свой франтовской френч и галифе на обычную красноармейскую летнюю форму, вышел из вещесклада и в такой одежде увидел он Коваля, то сначала не узнал друга. Привычно было видеть веселое, круглое лицо под лихой, по-кавалерийски заломленной фуражкой, а тут вдруг остроконечный шлем и аккуратный, точно накрахмаленный, отложной воротничок гимнастерки! И почувствовал Николай Иванович, что тот, «арефьевский», порядок, против которого он пытался протестовать, непреодолим.
Примерно это же почувствовал Коваль, потому что круто отвернулся он от Смирнова, и разошлись они в разные стороны. На поверке и на очередном партсобрании были прочтены выговоры. Провинившиеся оказались теперь накрепко включенными в курсовой обиход, еще более уплотнившийся и отвердевший. Мотор учебной работы застучал еще ровнее и четче. Секретарем ячейки стал однорукий Кононов — и словно не было раньше ячейки на курсах. Пошли комиссары по полкам и предприятиям делать доклады. А в пустых классах верхнего этажа, опять же по предложению Кононова, Лобачев и Косихин стали устраивать клуб, чтоб было где играть в шахматы и шашки, побренчать на рояле, отысканном в дальнем углу музея Наробраза среди кучи запыленных атласов и окаменевших костей какого-то гиганта. Лобачева и Косихина Миндлов нашел в одной из комнат будущего клуба. Сергей стоял на стуле, поставленном на стол, и навешивал портрет Маркса в золоченой рамке.