— Что у тебя вышло с лектором, который ведет курс строительства социализма? — спросил Миндлов.
— Это с Золотушным?
— С Золотухиным, — поправил Косихин.
— Я ж и говорю — Золотушным… — невозмутимо продолжал Лобачев. — Поспорили немного. Я его спрашиваю: «Вы Ленина выступление о продналоге на Десятом съезде проходить будете?» — «Это, говорит, не по моему курсу. Это по аграрной политике советской власти…» Я так и ахнул. Взял его программу: у него верстовыми столбами единый хозяйственный план, трудовые армии — и сразу коммунизм. «А о крестьянстве?» — «Это тоже не по моему курсу». Ну, тут я его взял… — И Лобачев даже оскалился от удовольствия. — «Да, да… Пожалуй, вы правы!.. — стал он передразнивать лектора. — Я, пожалуй, это вставлю. Только трудно очень вставить — нарушает стройность программы». А я ему говорю: «Значит, программа в самом корне неверная, если Ленин ее нарушает». Обиделся… Я и то рассказать тебе собирался. Все полуграмота…
Снова загрохотал молоток в руках Косихина.
Миндлов ушел.
— Верно? — спросил Косихин сверху.
— Косо. Налево чуть, — снизу ответил Лобачев. — Да ниже, вот так!
Косихин снова загрохотал молотком.
— Скажите, здесь Сергей Калинский работает?
Точно обещал что-то этот мягкий женский голос. Лобачев быстро обернулся и увидел ее.
Цветы такие видел Лобачев в разгромленной барской оранжерее: они склонялись с тонких стебельков, и срывать их нельзя было — досадно осыпались они розово-белыми лепестками.
На такой цветок походило лицо этой девушки. Две темно-рыжие короткие и кудрявые косы лежали на ее плечах…
На несколько секунд словно связан был Лобачев ее вопросительным взглядом. Немолчно грохотал молоток Косихина и сыпал сверху штукатурку. Но когда она опустила глаза и неярко зарумянилась, Лобачев спохватился и ответил на ее вопрос:
— Калинский? Такого у нас нет.
— Странно, а мне сказали, что он работает на этих курсах.
Стук молотка вдруг прекратился.
— Варя, ты? — изумленно и радостно спросил Косихин, с грохотом спрыгнул на пол, и они обнялись; потом, застыдившись, отпрянули друг от друга, и держась за руки, вышли из комнаты.
В комнате стало пусто. Лобачев оглянулся, и сразу ему все стало неинтересно. Он подошел к окну, там выгоревшая, вытоптанная трава… Лобачев вяло побрел во двор…
Тихо. В часы отдыха не слышно веселого смеха, не видно возни. От своего полуторафунтового пайка полфунта каждый курсант отдавал голодающим, и это сказывалось сейчас в часы отдыха. Те, кто послабее, забвенно спят, кто поупрямее, те настойчиво продолжают учиться… Кучка певунов собралась на бревнах, тянут старинный напев песни; слов не разобрать.
Лобачев, словно медведь в клетке, медленно бродит взад-вперед, вдоль дощатого забора, огораживающего двор. И вдруг рядом, совсем над ухом, услышал глубокий вздох; и приятный, словно увлажненный, женский голос произнес его имя — здесь же, за забором, рядом…
— Я ж, Гриня, вызову кого к доске, а сама не слушаю, на тебя гляжу, право…
— Это уж, Люба, не годится, — со смешком ответил мужской голос.
«Чей это голос? Васильева? Ну, конечно, мы тезки… Так ведь это он с учительницей… Любовь Александровна… Ишь ты…»
Лобачев шел через темнеющий двор, пытаясь затуманить то, что въявь встало перед его глазами: эти брови, темные и раскинутые, как весла на взмахе, сияющий белый лоб и вопросительное выражение в глазах и складке губ… «Ну что? Ну что тебе надо? — невольно сказал он этой девушке, сказал настойчиво и страстно. — И неужто ж она жена Сережкина?» — подумал он неприязненно и обругался, поймав себя на этой неприязни к товарищу. Накрепко затянувшись махоркой, вышел он за ворота. Там на лавочке, с винтовкой в руках дневалил Шалавин.
Глаза Шалавина весело поблескивали. Проницательно посмотрел он в лицо Лобачеву. Давно сидит он один, хочется поговорить словоохотливому человеку, и залучает он себе в компанию Лобачева.
— Иди сюда, посиди со стариком, расскажи, где был, кого видал?
Лобачев сумрачно отмалчивается, но садится рядом. Шалавин пристально вглядывается в его лицо и говорит:
— Женился бы ты, товарищ. Это плохо, что ты не женат. Жена тебе развитие даст… Да ты не качай головой! Ты думаешь: «Вот какой я есть высокоученый политический гражданин Лобачев!» Но я тебе скажу: ты совсем не гражданин, а мальчишка. И еще сам себя не знаешь, что ты есть, и определить тебя нельзя. Иногда случается так: мальчишкой был вроде хороший, а женился — и стал чепуха-человек. Это ты понимай: не жена его таким сделала. А сам он дрянью был, но только через женщину определился. А другой был ни рыба ни мясо, а женился — и образовался твердый человек.