Шла женщина, закутанная в платок. Она несла на руках ребёнка. Не дойдя до меня, она вдруг свернула, оступилась и, хромая, вошла в дом.
Вот беда, упустил! Как только мог быстрее, я подбежал к дому. Это был пустой, разрушенный дом, в окнах кружился снег. Куда же она пошла? Вдруг хлопнула дверь, и женщина вышла. Слегка прихрамывая, она пошла в обратную сторону. А ребёнок? Ребёнка-то с нею больше не было!
Я хотел было её окликнуть, но она словно сквозь землю провалилась. Теперь я подошёл к подъезду и приотворил дверь. За дверью не оказалось ни пола, ни сеней. Я увидел лишь глубокую воронку, набитую снегом. А за ней чернели ямы, торчали выщербленные стены да виднелся двор с чёрными поломанными деревьями. Где же ребёнок?
И тут я вдруг увидел ребенка. Он смирнёхонько лежал под самой дверью и не шевелился.
Вот так штука, ведь он замёрзнет! Я наклонился над ребёнком, приподнял кончик одеяла. Я чуть не отскочил от удивления. В одеяле не было никакого ребёнка. Там лежал туго закрученный верёвками пакет.
Вдруг я услышал торопливые шаги. Кто-то шёл к дому. Я спрятался за выступ стены. Дверь отворилась, и вошла женщина. Это была не та женщина, которая принесла ребёнка. Та была старуха, а это — молодая, высокая, в каракулевой шапочке, вся засыпанная снегом. Она нагнулась и раньше, чем я успел опомниться, схватила «ребёнка» и вышла.
Когда я выбежал вслед за нею на улицу, женщина была уже далеко. Я поспешил за ней и ещё издали крикнул:
— Как пройти на Чёрный мыс?
Женщина остановилась.
— На Чёрный мыс? — переспросила она певучим голосом. — Да вы не в ту сторону идёте. Как раз обратно, всю улицу до конца, потом — налево.
Мне очень хотелось расспросить её, зачем она взяла чужой пакет и почему несёт его, словно ребёнка, но я не решался.
— Смотрите, не заблудитесь, — сказала женщина и, нежно прижимая свёрток, пошла дальше.
Тут что-то не так. — подумал я. — Может быть, они что-нибудь украли? А может быть…
Женщина уходила всё дальше и дальше. Не знаю почему, я продолжал бежать за нею. Снег забивался мне в глаза, тонкий лёд проваливался под ногами, и ботинки наполнились холодной водой. И вдруг женщина побежала. Раз бежит — значит, тут определённо что-нибудь нечасто. Я прибавил шагу. Женщина оглянулась, увидела меня и побежала ещё быстрее, то и дело скрываясь за деревьями. Тогда я решил во что бы то ни стало её догнать. Однажды я таким образом словил воришку в Поти, обокравшего на улице старуху, и сдал его патрулю. Я уже почти догонял женщину. Стоило мне сделать ещё шагов сто, полтораста — и я бы её поймал. Но тут вдруг дом, стоявший справа, приподнялся кверху. Дома в городах, побывавших в плену у немцев, могут взрываться даже на сотый день после их освобождения. Меня больно хватило чем-то до спине, и показалось, что норд ост подхватил меня и понёс прямо к морю, в чёрные, бушующие волны…
Глава третья, в которой Изан Забегалов вступает в мир непонятных событий
Я очнулся, когда в глаза мне ударил луч света и кто-то спросил:
— Жив или нет?
Я поднялся на ноги.
— Эге, — протянул тот же голос. — Да ты старый знакомый! Забегалов с «Серьёзного»?
— Точно, Забегалов! А вы кто будете?
— Гляди.
Он повернул фонарь на себя, осветив лицо.
— Пётр Сергеич! — воскликнул я.
— Он самый.
— Товарищ капитан, — поправился я.
— Ну, ладно, пусть сегодня будет Пётр Сергеич. Эк, ведь, дом-то как разворотило!.. А ты как сюда попал?
— Шёл на Чёрный мыс ночевать. Из госпиталя выписался, а уехать не на чем…
— Тебе что, ночевать негде?
— То-то и есть, что негде.
— Ну, так идём ко мне. Итти-то можешь?
— Могу.
— Тут недалеко, рядом.
Капитан пошёл впереди, освещая фонариком и обходя рассыпанные на дороге камни. Я поплёлся за ним.
Пётр Сергеич не раз приходил к нам на корабль. Высокий, с серыми глазами, он всегда, бывало, напевал «Прощай, любимый город», шутил с матросами и офицерами. Со мною он тоже часто беседовал, и именно по его совету мой командир, товарищ Ковалёв, надумал отправить меня в Нахимовское училище. Я любил Петра Сергеича, и когда он меня однажды похвалил за что-то, я почувствовал себя на седьмом небе. Я знал, что капитан работает в таком отделе, который вылавливает всяческую погань, забравшуюся на советскую землю. Работа эта опасная. И за это я его вдвойне уважал.