Мы прошли несколько переулков, пробрались мимо проволочных заграждений и противотанковых надолб, нагромождённых посреди дороги. Наконец, подошли к разрушенному дому с сорванной крышей. Пётр Сергеич вошёл прямо в ворота. «Где же он тут живёт?» — подумал я. Он обернулся и знаком пригласил итти за собой. Мы пролезли через дыру в стене. Пётр Сергеич опять зажёг фонарик, и я увидел новенькую, недавно сколоченную деревянную лесенку, похожую на корабельный трап. Она вела куда-то вверх.
— Вот тут я и живу, — сказал Пётр Сергеич, поднимаясь по трапу. — Жилищный кризис, ничего не поделаешь.
Он вынул ключ и, повозившись у двери, отворил её.
— Входи, не стесняйся. Печку затопим, коптилку зажжём, ужинать станем. Ты, поди, голодный?
— Не-ет.
— Врёшь, знаю, что голодный.
Он зажёг коптилку, сделанную из пустой снарядной гильзы. Комната была большая и почти пустая. Посредине стоял стол, у стены — койка. В углу висело несколько шинелей и гимнастёрок Петра Сергеича и его штатский костюм. Всюду лежали книги — на столе, нра подоконниках, на полу, на койке.
— Удивляешься? — спросил Пётр Сергеич. — Я, брат, книги люблю. По всем дворам собирал. Есть хорошие.
Он снял шинель и аккуратно повесил её на гвоздик. Потом опустился на корточки перед печкой.
— Печка у меня, брат, с утра заряжена. Придёшь домой, чирк — и горит…
И действительно, в печке сразу запылал огонь.
— Садись, грейся.
Он подошёл к столу и, вынув перочинный нож, принялся открывать консервы. Нарезал хлеб, достал банку с маслом, пододвинул стул.
— Ну, орёл, ешь.
Он сел напротив и, улыбаясь, смотрел, как я ем. Потом подошёл к печке, поворошил кочергой дрова и снова сел за стол.
— Сыт?
— Сыт, — сказал я.
— Ну, теперь рассказывай.
Пока я говорил, он курил свою трубку. Я рассказал про операцию, про лечение, про то, как меня, наконец, выписали и сказали, что я хромать не буду. Когда я дошёл до сегодняшней истории с женщинами и «ребёнком», Пётр Сергеич насторожился.
— Эх, парень! Чего же ты раныпе-то молчал?
— Да это вовсе и не ребёнок был. Просто пакет, но тяжёлый…
— Вот это-то и плохо, что пакет. Голова! — раздражённо сказал Пётр Сергеич, подходя к стене и снимая с гвоздика шинель.
— Наверное, украли где-нибудь…
— Какой там — украли! Хуже. Ну, словом, вот что. Я ночевать, наверное, не приду. Располагайся тут, отдыхай. Печку вовремя закрой, смотри, не угори. На моей койке спи. Да запрись на ключ — и помни: скворечник мой во всём доме единственный, больше никто здесь не живёт. А город, ты сам понимаешь, был под немцами, нечисть всякая в щели могла забиться. Никого не впускай, никому не отвечай, ко мне ходить в гости некому, а сам приду — так постучу вот так… — И он постучал пальцами по столу. — Спокойной ночи!
Капитан вышел. Я повернул ключ в замке два раза. Потом принялся рассматривать книги. Тут были и Толстой, и Чехов, и Пушкин, и «Нива» за 1893 год, и Джек Лондон. Были ещё Станюкович, Киплинг и даже Конан-Дойль с его «Шерлоком Холмсом»! Помешав в печке головешки, я пододвинул к ней низенькую скамеечку и принялся читать приключения Шерлока Холмса. Это был рассказ «Пёстрая лента», о змее, которую преступники впускали в комнату через вентилятор. Змея спускалась по шнурку на кровать и жалила человека, от которого хотели избавиться.
Я очень устал за день и не заметил, как заснул с книгой в руках.
Проснулся я внезапно, словно что-то толкнуло меня в спину. В комнате было темно — в коптилке выгорел весь керосин, огонь в печке потух. Спичек у меня не было, и я не знал, есть ли где спички у Петра Сергеича. Размышляя об этом, я вдруг почувствовал, что, кроме меня, в комнате кто-то есть. Я не пуглив, мне приходилось бывать во всяких переделках, но тишина тёмной комнаты иней раз страшнее воя мин и грохота снарядов. Кто мог быть в комнате, кроме меня? Дверь заперта на, ключ, Пётр Сергеич не возвращался… И тут я сообразил, что тот, другой, ещё не вошёл в комнату. Он стоял за дверью и старался всунуть ключ в замочную скважину. Я прислушился{1}, затаив дыхание. Что делать? Петр Сергеич приказал никого не впускать, на стук не откликаться. Но если «тот» сам откроет дверь? Закричать? Никто не услышит — кругом пустые, разбитые дома.