Григорий сразу насторожился.
— Какую? Здесь же? У нас на стройке?
Ходжаев засмеялся.
— А ты что хочешь? Чтобы мы действовали по принципу — «на тебе, боже, что нам негоже»? Зачем же нам кого-то наказывать за свои собственные ошибки? Болезнь известна, будем лечить сами. Правда, не совсем логично получается: не медики будут врачевать медика. Ну, да ничего! Не важна работа, важен результат. К тому же, ты сам дал ему служебную характеристику — «плохой врач, хороший хозяйственник»...
— Об этом я ничего не говорил! — перебил Ходжаева Григорий.
— Как это не говорил? А кто мещеряковский особняк с райским уголком сравнивал?
— Так это же его дом!
— Был его, — спокойно сказал Ходжаев. — Со вчерашнего дня масштабы хозяйствования Мещерякова намного расширились. Раньше он только своим домом занимался, теперь придется заниматься всей больницей. Должность обязывает. Заместитель главного врача больницы по хозяйственной части, как-никак!
— И он согласился? — в недоумении спросил Корсаков.
— Сам просил об этом! — подмигнул ему Ходжаев. — Решили удовлетворить его просьбу, а там посмотрим, как дело пойдет дальше.
— Очень мудро решили, — с чувством пожал Корсаков руку парторга. — А насчет... Степана?
Ходжаев даже языком прищелкнул от удовольствия.
— Степан Иванович развернул такую бурную деятельность! Не ошиблись мы в нем, направив работать в главную диспетчерскую. Можешь зайти, проведать своего крестника, посмотришь, как он там свирепствует. Теперь ни тебе, ни Джуре Султанову не придется ходить к Хамидову с жалобой на бетонщиков. Новый диспетчер сам с виновных стружку снимает, что твой строгальный станок.
— Большое вам спасибо, товарищ Ходжаев, — тихо произнес Григорий. — Большое спасибо. Но смотреть на него я все-таки не пойду. Случайно встретимся — очень буду рад! А специально идти не надо. Еще он подумает, что его «облагодетельствовали». А так — пусть видит, что все шло и идет своим чередом, ничего не случилось особенного, просто все стало на свое место.
— Ты прав, Гриша. Смотрин не нужно устраивать.
Весь день Григорию было не по себе. Такой, как вчера, он никогда еще не видел Наташу. «Что с ней случилось? Что она скрывает? Почему так холодно встретила вчера? Ни слова, ни полслова не добьешься! Дело, конечно, не в болезни, вид у нее вполне здоровый. Только глаза больные. Но что происходит? Вот задала задачу! Очевидно, я провинился. В чем меня можно обвинить?»
И тут ему вспомнился недавний разговор с Шином, первый после той кляузной и печальной истории. Леку Корсаков вообще больше не видел, а Шин при встрече старался юркнуть куда-нибудь в сторону, чтобы только не разговаривать с Корсаковым. А тут сам остановился, явно поджидая Григория.
— Здравствуйте, Гриша, — несмело заговорил Шин, глядя на покрытые грязью сапоги Григория. — Я виноват перед всеми... перед вами... заслужу прощение... вот посмо́трите. Лека звал с собой, он совсем уехал со стройки куда-то на Волгу... Я отказался, здесь буду работать, пока не смою с себя то пятно.
Поднял голову, посмотрел в глаза Корсакову.
— После того Лека хотел рулевые тяги подпилить на вашей машине... Я ему обещал заводной ручкой голову проломить, если только он напильник возьмет в руки. Он меня избил, но машину не тронул. «Я, говорит, с этим стукачом, — это значит, с вами, — по-другому разделаюсь. Век помнить будет!» Он что-то Трофимову рассказывал, про какую-то историю, клялся вывести вас на чистую воду. А о чем шел разговор, я не знаю. Слышал только, что Лека обещал все написать и «кровью подписаться». И своего дружка Филина призывал в свидетели...
«Не это ли написанное и подписанное кровью подействовало на Наташу?» — мелькнула у Григория мысль.
Петрищев видел, что бригадир сегодня «не в своей тарелке», но с расспросами не приставал. Он сам не мог терпеть попыток залезть в чужую душу, покопаться там под видом сочувствия, помощи. А Корсакову сейчас не сочувствие нужно, а одиночество. Парень крепкий, сам доброй сотне поможет.
— Гриша! — крикнул Петрищев, подойдя поближе, — Гриша!
Корсаков оглянулся.
— Я вон за тем валуном полежу. Через час поменяемся местами: ты — на траву, я — за рычаги.
— Ладно.
«Хорошее место облюбовал Петрищев, — подумал Григорий, с наслаждением вытягиваясь на каменном ложе, — лучше, чем на пуховой перине. — Прислушался. Машина рокотала ровно, лишь иногда в ее размеренный голос вплетались надрывные нотки. — Опять сплошной галечник пошел! Не земля — пирог слоеный... Так была «история» или нет?»