Впереди был пригорок, за ним — луг, а дальше густой кустарник. На пригорке снег посмело ветром, бежать было легче. Но его сразу же заметили из деревни, начали стрелять. Что-то кричали. Выбравшись на самый горб, он в первый раз оглянулся и увидел, что от огородов за ним бежит человек семь, но розно, некоторые уже заметно поотстав, и почти все в одних рубахах, как были со сна. «Ага, так вы далеко не побежите», — подумал Филимонов. Он выстрелил. Полицаи попадали в снег. «Вот-вот, освежитесь». Он перезарядил винтовку и побежал дальше. Когда оглянулся во второй раз, кое-кто из погони уже остановился.
Его будто хлестнули по ноге. Он споткнулся и упал на руки, потеряв равновесие. Но сразу же вскочил и заковылял, припадая на правую ногу.
А позади сразу же заметили случившееся, закричали громко, обрадованно, глянул — бегут к нему. И он начал стрелять. Торопливо, озлобленно. Полицаи залегли, поползли кто влево, кто вправо, к кустам с этого голого склона. И когда он побежал дальше, не сразу поднялись — опасались. Этим он выиграл время.
Луг был не широк. На нем стояло два стожка сена. Передний совсем близко. И Филимонов направился к стогу, понимая, что тот прикроет его, и, пока полицаи доберутся до стога, может быть, удастся добежать до кустов. А там — посмотрим!
— Стой! — орали позади в несколько глоток. — Стой!
— Не стрелять! Живьем бери!.. Живьем его!
Филимонов метнулся за стог. И увидел, как всего в каких-нибудь двух-трех метрах от него до этого прятавшаяся за стогом девчонка лет десяти торопливо разворачивает запряженную в дровни лошадь, рвет вожжи, а сама, не оглядываясь, вопит, обезумев от ужаса: «А-а-а!» На дровни накидано немного сена, несколько охапок.
— Подожди! — позвал Филимонов, поняв, что это спасение. — Подожди!..
Но девчонка, развернув лошадь, хлестнула ее, та сразу же рванула с места и понесла. А девчонка, упав на дровни, уцепясь за сено, на карачках полезла на него, и так шустро, стремительно, будто ящерица; из-под задравшегося платья мелькнули ее голые выше колен озябшие красные ноги.
— Подожди!
Но она была уже далеко. По ней стреляли.
Филимонов оглянулся. Он только теперь увидел, что у стога, еще держа в руках вилы, стоит… Демид Барканов!..
Демид не двигался, ожидая, что будет делать Филимонов, внимательно следил за ним глазами. Ничто не шевельнулось, не дрогнуло у него на лице. Так они смотрели друг на друга несколько секунд.
Повернувшись, Филимонов по развороченному полозьями снегу побежал ко второму, маленькому и приплюснутому, стогу. И только скрылся за него, гуртом высыпали полицаи.
— Ушел! — озлобленно выматерился передний из них, выстрелив в ту сторону, где еще было видно удалявшуюся повозку. — Удрал! — И увидел Демида. — Тятя!.. А ты зачем тут?
Филимонов по голосу узнал Егора Барканова. «Вот сейчас… все…» Замерев до щемящей боли в сердце, Филимонов ждал, что скажет Демид. И секунды, всего какие-то секунды показались ему такими долгими, такими тяжкими. Представилось, как Демид молча глазами указывает на соседний стог. Приготовив винтовку, до онемения в пальцах сжав ее, он ждал, не дыша.
— За сеном приехал. Это же наша делянка, — глухо буркнул Демид.
Со стога, потревоженный Филимоновым, сыпался снежок, рассеиваясь на отдельные слюдяные звездочки, медленно оседал на лицо, на одежду.
— Задержать его не мог? — озлобился Егор. — Это же Филимонов! Убег! Упустил легавого! А тебе, что раскрыл варежку, коня ему подсунул, знаешь, что положено? Твое счастье, что на меня нарвался! Пошли! — приказал он полицаям. — Коней запрягайте! Догоним!
Шаги затихали. А Филимонов все еще стоял, вдруг почувствовав какую-то слабость, не в силах пошевелиться, не веря, что и на этот раз пронесло. Когда голосов совсем не стало слышно, вышел из-за стога. Демид, отвернувшись, отряхивал рукавицы.
— Ну, спасибо тебе, дед, — прочувствованно поблагодарил его Филимонов. — Помог ты мне.
— Антихрист тебе помощник, не я. Прости ты меня, господи! — Демид размашисто перекрестился, зашагал прочь.
Уже по-настоящему разыгралась метель, скрипел лес, несло, клубило над мотавшимися взлохмаченными вершинами елок колючий снег, секло им по хвое, а Филимонов все никак не мог найти тот овражек, где оставил Давыда. Помнил, надо от ручья свернуть в сторону — и сворачивал, но попадал в какую-то чащобу, в густой осинник, забитый сухим камышом, или выбредал на плешь какой-то пустынной болотины. Раненая нога опухла, не гнулась в колене. Особенно больно выдирать ногу из снега — темнело в глазах.