До Алдана Семён ехал на попутке. Давил под колени старенький чемодан. В кабине метался надрывный вой дизеля КрАЗа, было жарко и накурено. Дребезжали стёкла видавшей виды машины, медленно уползала назад заснеженная, пустая и темная тайга.
Перевалы, спуски, тягуны подъёмов, маленькие посёлки у тракта, и опять течёт под капот расхлёстанная колёсами дорога. Чернявый шофёр сонно моргал сморенными глазами, напевал заунывные песни без конца и начала.
Вымотался, бедолага, в рейсе и тянул в гараж на пределе сил. То и дело выдёргивал из мятой и грязной пачки сигарету, слепо тыкал ею в губы и опять спрашивал время.
— Домой спешишь? — взялся его разговорить пассажир.
— В общагу шоферскую. Душ и койка. Третьи сутки толком не сплю. То прокладку менял, то рессору, два баллона лопнули. Житуха!
— Приезжий?
— Тебе не всё равно? — покосился водитель.
— Спишь за рулём. Приезжий… Силы не рассчитал в рейсе. Местные так не надрываются. Тех, кто рвёт копейку, обзывают алиментщиками. Давай я поведу, поспи.
— Вот даёт! Губы раскатал. Да у меня в кузове груза тыщ на пятнадцать. Грохнешься в обрыв, а мне потом бесплатно колесо крутить?
— Давай, давай. Вот права, в армии на таком керогазе гонял. Не бойся, довезу твои тыщи в сохранности.
— Спрячь бумажки. Пересаживайся, посмотрю, а то и взаправду в кювет нырну. Глаза уже не видят.
Поменялись местами. Машина довольно рявкнула, хватанув вдоволь солярки, и заспешила. Быстрее потекли придорожные кусты на обочинах.
— Не гони шибко, скорость на спусках вылетает, — шофёр искоса следил за действиями нечаянного добровольца, — вроде и впрямь могёшь, по перегазовочке вижу. Вали дальше, я немного подремлю.
— А семья-то где? По общагам отираешься.
— Машину забрал, теперь до жены добирается, вот народ! Небось тоже специалист по шофёрским жёнам? — невесело и сонно ухмыльнулся шофёр.
— Увели, что ли?
— Сам увёлся, друг заработками сманил в эти края. Не кувыркнись на поворотах да разбуди перед городом, там друзья из ГАИ могут нас не понять.
— Спи, спи.
Поскрипывал, кряхтел КрАЗ на ухабах, утробно и тягуче выл, выбирая фарами колею. Прошлая жизнь Ковалёва утекала под колёса, ждали впереди новые тягуны и спуски, крутые повороты судьбы.
Руки крепко держали баранку, а глаза цепко следили за ходом машины. Горько и больно вилась в голове мысль о брошенной работе в геологии…
К городу подкатили на рассвете. Под слоистым дымом от котельных и печных труб меркли огоньки зажатого сопками жилья. Огромная, вся в лампочках, как разлапистая ёлка, готовилась к промывке драга.
В свете прожекторов суетились люди, мигала сварка, ползали вокруг бульдозеры, расчищая от снега полигон. В полнеба разлилась заря, застывший милиционер у будки ГАИ похлопывал рукавицами по бокам и подпрыгивал. Изо рта вырывался пар от дыхания. Холодно.
Улицы города обросли непривычными для этих мест тополями. Проступили сквозь их голые кроны тёмные дома, свидетели эпохи первых пятилеток.
В центре поднялись многоэтажные каменные строения. Два ресторана, вечно пустой рынок, маленький аэропорт на окраине да покосившаяся гостиница.
Вот и весь Алдан. Город, рождённый золотом в двадцатые годы, выросший из землянок маленьких артелек старателей, разгула искателей фарта, бочкового спирта, лихих кутежей и адской работы, невероятных легенд и фантастических съёмок (на сто метров ручья, брали тонну золота), бурных переплетений судеб, подземных шахт, рёва замерзающих верблюдов и первых электрических драг, — валютный цех страны.
От старенького здания комбината «Алданзолото» смотрит на восход солнца бронзовый нарком Орджоникидзе — вдохновитель и организатор добычи золота в этих краях. Золотой нарком.
Ковалёв нашел контору артели в большом рубленом доме со стеклянной вывеской. Рядом опадали к ручью склады, гараж, сугробы снега, горы запасных частей. Обвисли первые сосульки, капало с крыш, резало глаза проснувшееся от зимних холодов солнце.
По широкому двору бегали люди, грузились последние машины — кончался зимник. В кузовах доски, металл, продукты, мешки с мукой, ящики, матрасы, рамы бульдозеров, гусеницы и другие необходимые для промывки запасы.
Бегал кладовщик с накладными, отбиваясь от наседающих и горластых шоферов, упорно искал среди груза утащенное без отписки со склада. Шум, гам, ревут дизели машин.
В доме, разделённом на кабинеты, тепло и тесно. В коридоре сдержанно гомонит подавшийся на заработки люд, как на экзамены, стоят очередью к Деду. Кадры он выбирает сам.
Гоняет по устройству бульдозера, заставляет перечислить все подшипники и действия машиниста в случае поломок. Одним подписывает заявления, других выпроваживает.
Семён послушал в коридоре, как он ведет прием, и стало страшновато, а вдруг и ему устроит экзамен, по бульдозеру. Тонкостей устройства он не знал. Заглянул в дверь.
Увидев его, Петров вышел из-за стола, жёстко сдавил руку и прошёл в коридор. Хрипнул севшим от надрыва голосом:
— Всё! Придёте завтра, сейчас будет заседание правления, — подтолкнул Ковалёва в кабинет, схватил трубку дребезжащего телефона.
Зашли и расселись члены правления, молча ждали окончания телефонного разговора, бросали взгляды на новенького, изучали. Здоров и плечист, глаза цвета весеннего неба за окном, с колен обвисли здоровенные кулаки. "Посмотрим тебя в деле", — читал притихший новичок затаённую усмешку на их губах.
— Ты меня на колени ставишь! — рокотал Влас. — Без стального листа не возвращайся, голову отверну! Нет! Ничего знать не хочу. Вагон стального листа — и баста! А так лучше не приезжай, я за каким чёртом тебя спровадил на край света, водку пить и баб охмурять? Ну, вот и договорились, живи… — положил трубку.
Правление шло две минуты.
Дед коротко представил Семёна и назначил начальником участка Орондокит. Лица сидящих сразу изменились в любопытном недоумении. Ковалёв было возразил, что может не потянуть, но председатель недовольно сморщился и не дал договорить:
— Таких, как ты, на олимпиаду надо посылать, потянешь! Где надо, поможем, где подучим, не захочешь — заставим, когда надо — выгоним. Пиши заявление. Завтра с машинами по зимнику на участок. Всё! Свободны. А ты останься и закрой дверь.
Новоиспечённый начальник вернулся к столу. Дед указал рукой на стул, открыл сейф. Достал бутылку коньяка, налил.
— Ну! С назначением тебя! Второй раз выпьешь осенью, когда кончится сезон и выполнишь план. Узнаю если, что спиртное на участке заведётся, первым уволю тебя. Понял?
— Спасибо, я в рабочее время не пью.
— Зачем мне трус нужен! Сейчас можно, ты пока не на работе, но уже старатель. На вот, закуси конфеткой.
Ковалёв залпом выпил. Дед опять смеркся в кошачьем прищуре:
— Теперь поговорим. Отвечай как на духу.
— Я всегда говорю правду, — оглушённый старательской дозой, ещё кривился новобранец, разгрызая липкую карамель.
— Не рисуйся, не перед девкой сидишь. Не верю. Я сам кого хочешь надую, потому и не верю. Знаешь, почему я тебя взял?
— Нет.
— На рожон прёшь, не боишься никого. Глаза в разговоре не отводишь. Это — хороший признак. Вот так. Дела тебе великие предстоят, запрягайся сразу и тяни. Никаких слюней! Тяни во всю мочь!
Влас приткнулся к столу, закурил, посверкивая глазами.
— Это тебе не в геологии. Там платят премии за то, что освоили деньги. А как освоили — никому дела нет. Если бы на свои копейки покупали технику, продукты, горючее — всё до последней простыни, научились бы беречь добро.
В прошлый раз я взял у вас в экспедиции две машины катков к бульдозерам, сверхнормативными обозвали их умники. А уже в этом году будут искать, стоять будет техника без обувки. Это как, по-твоему, называется?