Врач был непривычно спокоен, поблёскивал стёклами тяжёлых очков, важно расхаживал возле кучи мешков, опломбированных и пронумерованных алой краской. Вероника забеспокоилась о старике, который опять надолго ушёл в лес, и направилась к нему. Её догнал врач, сунул в руку желтую таблетку.
— Выпейте немедленно. Вероника Александровна, на вас лица нет… Конечно же, такое увидеть! Какие драгоценности! Какие там кольца в шкатулках, ожерелья, подвески с бриллиантами, изумрудами… С ума можно сойти! Выпейте, я приказываю!
— Сейчас, сейчас, — она видела глаза врача, и что-то в них настораживало, пугал какой-то лихорадочный блеск, шизофренический гипноз, его не могли скрыть даже очки, — сейчас выпью, только найду Маркелыча.
— Выпейте немедленно, — жёстко настаивал врач и узил глаза.
— Я прекрасно себя чувствую, — проговорила она и вдруг услышала сдавленный крик от раскопа, — что там случилось?
— Всё нормально, ребятки радуются, я им весь спирт отдал. Выпейте! — врач оглянулся и вдруг бросился назад.
Вероника пожала плечами, повертела в пальцах желтую капсулу и выбросила её в траву. Старика она застала за работой. Маркелыч сделал свой раскоп.
На траве валялись ржавые стволы кавалерийских карабинов, казачьи шашки в истлевших ножнах, на дне ямы груда почерневших костей и черепов.
Маркелыч всё укладывал ровнёхонько, вздыхал и трясся в плаче, когда Вероника неслышно подошла к нему. Испуганно оглянулся на неё и сник.
— Вот он, девка, грех-то мой… Порешил людей зазря… Неотмывный грех, — он сбросил в яму всё оружие, оставил только одну шашку с сизым потемневшим лезвием, с едва заметными кольцами по нему, — это моя, возьму на память… Редкой златоустовской стали булат, никакое время её не берёт, хучь счас в бой с ней иди… даже остроту не потеряла. Ухватистая, бриткая! Бывало, в конных схлёстках не было от ней спасу… австрияков рубил до седла… до седла и красных… что было… зачем? Вызверили народ и кинули друг на друга. Супостаты!
Он быстро закидал неглубокую ямку землёй, отёр шашку о траву и перекрестился над холмиком.
— Простите меня, казаки… отдаю золото России… за нево смерть приняли, а может, иначе мне надо было сделать… Бес попутал! Простите, родимые… Пошли, девка. Попрощался я, крестик какой-никакой соорудил над ними, теперь можно помирать. Пошли на бивак…
Издали доплыл зовущий голос врача. Маркелыч шёл впереди, сжимая шашку под мышкой. Вероника едва поспевала следом. Старик выглянул из кустов и вдруг резко остановился, сильно и больно дёрнул за руку, пригнул к земле медсестру. Простонал, обернувшись к ней бешеным взором:
— Беда-а-а, девка! Один доктор… боле никого не видать. Я ить чуял, што так и будет! Беда-а-а…
— Что случилось? Что вы глупости говорите, какая беда? Пустите же мою руку, я пойду!
— Тихо! Неразумная баба! Ты только поглянь, как он с карабином рыщет… Беда! Ты, вот што, мимо могилки беги к реке и ухоронись, из кустов не высовывайся… Нет, погоди. Сюда бежит, ляжь! Коли што случится со мной, уползай, не показывайся ему на глаза, порешит!
— Да что вы плетёте?! Ведущий терапевт в Кремлёвке!
— Потому и не показывайся, — зло шипел дед, — ах, я старый дурак! Куда сунулся, в самое паучье гнездо… Кому там нужен памятник русским людям! Ну, не-е-ет… хрен вы получите! Лежи, не пикай, — старик проворно сунул шашку за спину под пояс брюк, пропорол ею дыру в штанине сзади и встал во весь рост с этим хвостом. Вышел на поляну в предвечерние сумерки…
— Дохтур! Дохтур! Там врачиха малость покалечилась, ногу в курумниках изломала, черт её занёс в каменья за цветками!
Он шёл открыто на врача, слегка прихрамывая, размахивая грабастыми руками. Вероника с ужасом смотрела на него, на всё это и ничего не понимала. Но какая-то необоримая, магическая воля Дубровина заставила её повиноваться, вжаться в землю и затаиться. Доктор пёр на старика со вскинутым карабином, его нервный, язвительный хохоток доплыл к кустам.
— Здра-асте, господин полковник, а мы вас ждали…
— Где остальные ребятки, на бивак ушли?
— Там! — доктор кивнул головой в темнеющее небо. — Сейчас ты, старый хрен, отправишься их догонять… Значит, ножку Вероника сломала… Ах! Как жаль… бабец ещё хоть куда… Жаль, придётся её тебе с собой за компанию брать, но сперва я с ней побалуюсь…
— Не дури, вражина, ить тебе этого золота не вынести, не скрыться с им… Тут всё милиция прочешет… Не дури!
— А теперь, полковничек, раскалывайся! Где ещё схоронил колчаковское золото и сколько!
— Тебе этого мало?
— Мало! Завтра прилетят мои люди, и мы на дыбе вытряхнем из тебя тайну, да и специальные лекарства у меня есть, всё расскажешь от психотропных укольчиков — с самого рождения! Ведь, ты сказал генералу, что сундук — малая часть золота. Раскалывайся, или пристрелю! — Врач для испуга выстрелил поверх седой головы и спешно передёрнул затвор. — Ну?! Считаю до трёх! Ра-аз… два-а…
— Ладно! Твоя взяла… есть ухорон в озере, шашнадцать подвод в полынью разгрузили золота, всех возчиков потом вырубили начисто.
— Где эти озёра?!
— Дак на словах разве покажешь, а без меня никто не знает, — старик сделал пару шагов вперёд, мрачно глядя на чёрную дырку ствола в трёх метрах от себя и на горящие кровью очки от заката, переступил ещё шажок.
— Не приближайся! Убью!
— Так же мы вроде сговорились, што укажу озеро. Отсель недалече… пару часов на вертолёте… Монеты были в ящиках, прям с ними вместе и топили… золотьё шибко тяжёлое… шашнадцать подвод… это тебе не казачий сундук.
Могутный сделал ещё шаг и вдруг радостно рявкнул через голову доктора:
— Гусев?! Эт чё он надо мной вытворяет?! Под винтом держит! По какому приказу?!
Доктор резко обернулся к раскопу, вглядываясь, а когда начал поворачивать голову на Маркелыча, услышал над собой резкий соколиный свист, а потом хряск своей ключицы… рёбер.
Карабин сам выпал из правой руки, а левая, с косой половиной тела, отвалилась и ударила мёртво по коленям. Голова ещё работала в диком недоумении, он ещё видел лицо разъярённого старика перед собой и невесть откуда взявшуюся окровавленную шашку, он ещё услышал его громовые слова, перед тем как потух кровавый закат в глазах, залитый ослепительной тьмой:
— Баклановский удар тебе… собака! Брезгливо вытирая шашку о заморскую одежду убитого, Могутный обернулся к кустам и громко пророкотал:
— Верка-а! Беги сюда скорей, скорей! Могёт быть, кто ишшо живой там из ребяток?.. Отхаживать надо!
Вероника послушно выбежала на поляну, козой сиганула от разрубленного наискось врача и заорала дурниной.
— Перестань блажить! — ловко поймал её Дубровин и лёгкой пощёчиной хлестанул по лицу. — Охолонись! Беда, девка… Потравил он весь народ своими таблетками, видать, другие подсунул… Я сразу всё понял… не зря он приручал к им… Ох, собака! Опять моя вина! Опять смерти за этим проклятым золотом вьются. Беги! Беги к яме скорей! — Сам поспешал за ней.
А вот и раскоп… Сведённые судорогой, валялись на траве все десятеро. По остановившимся глазам и синюшным лицам Недвигина сразу поняла, что помочь этим людям уже ничем не сможет. Она пьяно бродила меж ними, пытаясь нащупать пульс на холодеющих тяжёлых руках, тонко, по-бабьи выла и опять плелась вокруг ямы.
Вася, тот самый молодой, веснушчатый, крепыш, видимо, в смертных судорогах упал вниз на раскрытый зев сундука, обнимая его руками. Гусев успел вытащить пистолет, но не смог вставить обойму, она светилась тусклыми гильзами у него в кулаке.
— Сердца послухай! Послухаи! Неужто все… Боже ж ты мой! — Дед сам кинулся расстёгивать зелёные геологические штормовки, мял ухом ещё теплые груди молодых ребят и наконец отступился. — Всех порешил! За это дерьмо, — он с силой пнул звякнувший мешок, подошёл и обнял вздрагивающие плечи медсестры. — Успокойся… в страшную карусель мы попали, тут очень большие чины замешаны… Надо быстрей уходить.