Женя: - Это от незнания. От неинформированности. У меня книги есть, определённые. Могу дать почитать. Там всё разложено по полочкам. Откуда? Как и почему? Все беды человечества от них. От евреев.
Петрович: - Да ты что? Прямо заговор какой-то.
Женя: - Так и есть. В точку. Заговор. Мировой сионистский заговор.
Петрович: - Понял. Да Женя, тяжело тебе здесь придётся работать. Очень тяжело. За месяц высохнешь и сляжешь, как наша Надежда.
Женя: - Это почему?
Петрович: - Я тебе тоже маленький секрет раскрою. По-дружески. Мы ж с тобой вроде как одноклассники. Если честно, этот дом весь заселён исключительно евреями. Заселён по спецпрограмме. Четыреста с лишним евреев. Представь себе! И все без четвёртой чакры! Это же какое воздействие! Подумай сам.
Женя: - А как же ты работаешь? Девять лет, говоришь.
Петрович: - Скажу тебе шёпотом, никто не знает. Я сам - наполовину еврей. Наверное. Отец у меня еврей, а мать татарка. И оба родителя моих крещёные были. В католичестве!
Женя: - Жиды кругом! Ой! Спасибо за чай. Я пойду, пожалуй. Вспомнил, мне в одно место надо. Срочно.
Петрович: - Надо, значит надо. Всего хорошего. Это же надо … четвёртая чакра! Инопланетяне какие-то! Несчастный человек. Несчастный!
В раскрытое окошко будки заглядывает широкое лицо в военной фуражке.
Глеб Александрович: - Кто это несчастный?
Петрович: - А, привет, Глеб Александрович! Привет, дорогой. Заходи, заходи. Скажу, как пенсионер пенсионеру: соскучился я по тебе. Куда пропал? Три дня ни слуху, ни духу. Я уж звонить собрался.
В будку вахтёра тяжело и медленно, немного согнувшись, входит старик в военной форме старого, советского образца. С погонами майора. С коротким костылём в руках. Медленно закрывает за собой дверь. Остаётся стоять, опираясь на костыль.
Глеб Александрович: - Приболел я немного. Спину заклинило. Свело так, что не мог ни согнуться, ни разогнуться. Несколько дней рачком ползал по квартире. С дивана на карачках слезал. Сейчас попустило немного. Вот такая петрушка, Петрович. Старость! Что с ней поделать? То там заклинит. То там отвалится. То там заржавеет. Старый человек - что старая машина. Смазывай, не смазывай, а года своё берут. Всё одно рассыпается. Так кто там у тебя несчастный? Этот, что ли, который выходил? Малохольный какой-то. Перепуганный. На меня, как на прокажённого, глянул.
Петрович: - Да так, не стоит внимания. Каждый по-своему с ума сходит. Ошибся адресом товарищ. Это я всё больше сам с собой разговариваю. С некоторых пор мыслю вслух. Ты за собой замечал такое?
Глеб Александрович: - Может, и болтаю иногда. Честно сказать, не замечал. С котом своим разговариваю. Что правда, то правда. С дочкой своей разговариваю, мысленно. И такое есть. Вот представляю себе дочь, сидящую, скажем, на диване. И беседую с ней. Объясняю что-то, или о себе рассказываю. Я её восемь лет не видел. Ну, ты знаешь. Ладно, не буду о грустном. Давай лучше партийку?
Петрович: - Можно и две. Как получится. Кто нам судья? Кто нам помешает? Я тебе чай заварю, твой любимый, смешанный. Сам я напился уже. С одним посидел. Со вторым посидел. Наполнился, дальше некуда. Пусть жидкость разойдётся по телу, потом я тебе компанию составлю. Доставай нарды. Они вон, на шкафу. Ты стоишь, тебе ближе. Вот так. Давай сюда. Присаживайся. Не стой над душой.
Глеб Александрович: - Я постою, Петрович. Если сяду, потом не встану. Спина, дружище, спина!
Петрович: - Понимаю. Плохо, конечно. Сильно сочувствовать не буду. Знаю, что не любишь. Одно скажу: терпи. И ещё добавлю: держи спину в тепле. Это я по себе знаю. Ладно. Стоя, так стоя. Короткую, длинную?
Глеб Александрович: - Давай длинную. Расставляй. Мне неудобно.
Петрович: - Хорошо, хотя мне короткая больше нравится. Динамичней игра получается. Эмоциональней. Но и длинная хороша - больше интеллектуальная. Думать надо. Здорово, что у меня такой напарник есть по нардам. С кем бы я ещё играл?