– Упокойщики... – воевода презрительно чмокнул губами и отрвгнул. – Приходили тут уже такие упокойщики. Теперь, вон, по посаду бегают по ночам, самих бы кто упокоил. А вы чем докажете, что вы настоящие?
– Что ж тут доказывать, коли мы ночью сюда явились, другие бы сгинули. Да и этот вот видел, что мы умеем, – Фрязин кивнул на Черткова.
– Ну, положим... – воевода уставился на Фрязина тяжелым пьяным взглядом. – И чего же ты хочешь, а?
– Хочу я вот чего, – ответил Фрязин. – Передай мне под команду стрельцов, хотя бы человек двадцать. Мы с ними днем пройдемся по посадам, повыбьем там всю нечисть – а то вы, поди, и не совались туда. А вечером недобитые вылезут, мы к тому времени все подготовим, встретим их, как полагается, и всех порубим.
Воевода в ответ почмокал губами с сомнением.
– Что же ты за это хочешь? – спросил он.
– За это я прошу, во-первых, пороху двадцать фунтов, во-вторых, две подводы ржи, в-третьих, деньгами двадцать рублей, ну и там еще по мелочи, я твоей милости список предоставлю.
Максим смекнул, что это примерно столько, сколько хотели они выручить за грузди. Даже поболее – такой суммы деньгами они заработать не чаяли. Выходит, Фрязин решил подстелить соломки на тот случай, если грибы в Низовом попортят или растащат, а если они целы останутся – так он их после продаст и снимет с одной кошки две шкурки. Это выходило очень похоже на Фрязина: он всегда говорил, что добрые дела делать нужно, но непременно с оглядкой, как бы себя не забыть.
– Это много, – сказал воевода. – Двадцать рублей – слыханное ли дело! Я столько жалованья в год не получаю!
– Ты, твоя, милость, в год получишь много больше, коли поветрие край в конец не разорит. – ответил на это Фрязин. – Что ты мне про жалованье? Где ж это видан воевода, который бы на одно жалование жил?
– Да ты пьян, что ли, сюда явился?! – воевода попытался подняться с лавки, но его повело вбок, и он плюхнулся на лавку обратно. – Ты соображаешь, с кем говоришь, борода вшивая?!
– Я соображаю, – столь же тихо проговорил Фрязин, – что говорю с человеком, которому жить на свете осталось две седмицы. Ты, твоя милость, то возьми в толк, что не сегодня – завтра явится сюда из Твери, а то и из самой Слободы какой-нибудь гонец, чтобы узнать, как у тебя здесь обстоят дела. И что ты ему ответишь? Так и так, дорогой царский посланец, посады спалены, села вокруг города перемерли, а обитатели их нынче посинели ликом и ходят вокруг Зубцова кругами, жрут людей, какие еще остались. Я же, на все это глядючи, ни хера не делаю, лежу на печи, жру с маслом калачи. Как ты думаешь, за такой отчет чем тебя государь Иван Васильевич пожалует? Я хоть не бабка-угадка, а могу тебе наперед сказать, что пожалует он тебя осиновым колом в самые твои недра – это ежели он будет не в настроении выдумать что-то позаковыристее. И ежели тебя такой исход устраивает, то можешь прогнать меня взашей и пьянствовать тут далее. В противном же случае надлежит тебе сбавить чванства и слушать, что тебе умные люди – в моем лице – говорят.
Проговоривши эту речь Фрязин сложил руки на груди и уставился вопросительно на воеводу. Тот, слушая Фрязина, сперва побагровел и затрясся от гнева, затем побледнел, а потом как-то сдулся, словно выбитый мешок. Максиму стало ясно: почувствовал воевода, что Фрязин во всем прав, и что в нем одном его, воеводино, спасение.
Фрязин это тоже, конечно, увидал, однако картинно повернулся и пошел к дверям.
– Эй, постой! – окликнул его воевода. – Ты это… ты стоишь за то, что после этих тварей уж не будет здесь? Крест на том поцелуешь?
– Не могу я на том крест поцеловать, – твердо ответил Фрязин. – Кто его знает? Сейчас этой пакости все больше и больше кругом. Но одно я могу тебе обещать: после моей охоты упырей тут станет так мало, что здесь снова станет можно жить…
«Если это все можно, конечно, назвать жизнью», – проворчал он тихонько, так что кроме стоявшего за его спиной Максима едва ли кто-то слышал.
– Да что ж ты так ершишься-то? – всплеснул руками воевода. У него, кажется, и хмель уже весь выветрился, ну, или почти весь. – Ты это… ты это брось. Мы тут все… можно сказать, в одной лодке сидим. Все люди, все человеки… И друг другу мы не враги, а враги нам эти мертвяки ходячие… Чего же нам друг с другом собачиться? Припасы я тебе выделю, как есть. А деньги казенные выдавать не имею права – с меня за это государь знаешь, как взыщет? Но ради блага города, мне порученного, чего не сделаешь? Дам я тебе своих собственных пять рублей. Потом, когда дело сделаешь. Смотри: ты меня чуть ли не без штанов оставляешь.