– Всякого бывало! – ответил Чертков, сладко зажмурившись, точно кот над крынкой сметаны. – Вот, к примеру, когда под Казанью стояли, так была там у меня одна татарочка – ну, чистый мед ореховый. Все они там, знаешь как, на людях-то и глаза поднять боятся, а как наедине с тобой останется, так такое-то вытворяет, что ты даже, может быть, и не думал, что этакое возможно!
Свой рассказ Чертков проиллюстрировал парой таких примеров, от которого Максима, непривычного к подобным разговорам, даже в жар бросило.
Рассказал он и о том, как с другой уже, женой (а может быть, и вдовой) сгинувшего в литовской земле дворянина, забавлялся в нижегородской земле, и как она выла на пороге, когда ему вышел приказ выступать оттуда под Ярославль, где он тоже нашел себе усладу с некой попадьей.
– Небось, по мужу-то так не убивалась, – закончил он свой рассказ с усмешкой.
– Тебя послушать, так всякая на это падка, – сказал Ярец.
– А чего ж? – спросил с усмешкой Чертков. – И всякая. Тоже и им потешиться хочется. Хотя, не каждая, конечно, дастся. Иной ты непригож покажешься, другая сраму боится, да мало ли что бывает. Вот, как, положим, вор: ходит он по городу и смотрит, нет ли где двери не запертой, или бы где двор без собак, да чтоб еще хозяева куда уехали. Как найдет поживу – так сразу не зевает, хватает, что черт послал – тем и сыт, тем и богат. А если бы он в каждую дверь не толкался, в каждую ставню не стучал, так ничего бы никогда не нашел – с голодухи бы помер. Так-то и надлежит делать, ежели хочешь в этом деле преуспеть.
– Что ж, выходит, надо заходить только в те двери заходить, которые хозяева нараспашку держат? – спросил Максим. – Эдак, пожалуй, много не найдешь.
– Это почему же? – Чертков улыбнулся.
– Да потому что там уж до тебя много кто побывал, – буркнул Максим. – Он вспомнил, как некоторые из их монастыря – вот хоть бы Сорока – бегали в Гремиху к вдове Лукерье. Той было давно за сорок, была она дебелой и какой-то полусонной, с глупым выражением лица, вся обвисшая и расхристанная. Раз-другой Сорока предлагал Максиму тоже к ней зайти за компанию, но тот всегда отказывался с отвращением, хотя и понимал отчасти тех монахов, что к ней бегали: на безрыбье и рак – рыба.
– Ну, ты, брат, загнул… – Чертков хохотнул. – Конечно, ежели там целый казачий курень на постой встал, то тебе ни к чему вставать в очередь. Однако ж хороший вор утащит и сокровище, которое стерегут хорошенько. К иной двери можно золотой ключик подобрать, другую какой-нибудь хитрой отмычкой поддеть, а третью – так и вовсе силой выломать.
– Нет, силой – это чересчур, – сказал Максим. – Это уж не по-божески.
– Да тут оно, брат, все не по-божески, – Чертков подмигнул. – По-божески, брат, это псалмы на клиросе петь да Четьи Минеи в келье читать. А это дело никак нельзя без черта обделать. Вот я Чертков – так мне черт и помогает, а что я буду за то ответ на Страшном суде держать – так это еще когда-то будет! Дотоле уж я натешусь, а в старости, когда уж мне этого дела расхочется – пожалуй, можно и в монастырь пойти, спасаться.
– А как ты думаешь?.. – спросил, было, Максим, да призадумался, стоит ли еще Черткову про такое говорить, но потом, все-таки, решился. – Как ты думаешь, можно ли и с воеводиной сестрой знакомство свести?
Надо сказать, сестра воеводы не выходила у Максима из головы с того самого мига, как встретился он с ней глазами у крепостной стены. Уж, казалось бы, сколько страху он за ночь натерпелся, а вот же, самым сильным впечатлением стал для него этот взгляд голубых глаз.
– Эко ты, брат! – Чертков даже крякнул от неожиданности. – На этакое бы я не замахнулся. Ежели воевода про такое дело прознает – головы тебе не сносить. Будто бы уж тебе девок других мало, а то баб? Не ожидал я от тебя этакой прыти! Вона, твой начальный тебя кутьей прокисшей зовет, а у тебя вона какие черти водятся, в тихом-то омуте!
С этими словами Чертков хохотнул и хлопнул Максима с силой по плечу.
– Да я не в том смысле, – начал оправдываться смутившийся Максим. – Чтобы с ней какие эти вещи крутить – это где же мне… Я просто думал: неужто нельзя с нею даже словом перемолвиться?
Дальше Максим попробовал, было, объяснить Черткову насчет рыцарского отношения к прекрасной даме, как он его понял по книге Малория, но Чертков на это сказал, что это что-то больно мудреное, и ему, видно, не понять, для чего это требуется бабу так обхаживать, ежели не для этого самого.