Выбрать главу

На этом осмотр места происшествия можно было и закончить, да водитель экипажа не понял бы. Там ведь должна была оставаться еще одна лошадка. Пришлось лезть на облучок, браться за холодные вожжи и изображать из себя отважного первопроходца.

— В лошадях, смотрю, разбираешься, — откровенно завидуя теплым варежкам раненого, сказал я, только чтобы что-нибудь сказать.

— Как же иначе, барин! — немедленно отозвался, позабыв морщить лоб от боли, ямщик. — Сами-то мы Кухтерины. Отец, царство ему небесное, Николай Спиридоныч, канским купчинам гильдейским за лошадями ходил. Чужих аки своих выхаживал. И казачкам засечным с конягами помощь оказывал. А хде он, там и я при ем.

— Сами почему коней не разводите?

— Охохонюшки, барин! Справное-то животное, поди, и до пятидесяти рублев доходит. А где я?! Четвертную бумагу и видал-то единожды. И то в руках гостя торгового. С извозу ежели рубли три за зиму нашкорябаешь с добрых господ — и то ладно. Многие и того домой не привозят… Времена ныне таки… То ли копейку в кошель, то ли голой… задом в сугроб. Лихие опять же озоруют…

— А власти чего?

— Окружные-то? А им-то чево? Им жалова с Расеи идет. Што им до нас? Деньгу и ту, поди, фердъегеря привозят. Окромя купчин да ссыльных, и не нужны никому.

— А губернские чего ж?

— Те, барин, поди, и не ведают о нас, — хмыкнул извозный мужичок. Полдня везший нас по лютому морозу, потом раненый, но так и не захныкавший, не пожаловавшийся ни разу. Стальной мужичок!

— Но ведь тракт государев…

— То так.

— И извоз по тракту — государево дело. А для Сибири дорога эта так и вообще пуповина.

— Складно у тебя выходит, барин, — кивнул Евграф. — А мы, при извозе, значицца, навроде мамкиного молока, что нерожденное дитятко окормляет.

— Выходит, так, — улыбнулся я. — Вы людей возите, а это кровь Сибири нашей.

— Складно, — и вовсе обрадовался возница. — В Термаковскую деревеньку вернусь — земелям передам, порадую. Мне за то и любо ссыльных-то возить, что у них завсегда складно речи весть выходит…

— А если бы была у тебя пара лошадок справных?

— Ишто? Издохла бы животина к весне. Я сена коровенке едва надергал, а коням еще и овса положено.

Вымогатель. Наверняка ведь уже понял, что трофейные лошади ему могут достаться. И деньги из загашников злыдней видел. Вот и намекал — чего бы мне не поделиться доходами? А и правда. Чего мне, жалко, что ли? Герман Густавович одного жалованья по службе государевой до десяти тысяч в год должен получать. Да в саквояже двадцать тысяч ассигнациями — батюшкин гостинец. От матушки, уже года три как почившей, наследство — шестнадцать тыщ золотом — тоже с собой. В Санкт-Петербурге, в Государственном банке, девять серебром и двести с лишним акций Кнауфских заводов в Уральском горном округе примерно на двести тысяч серебром — это уже от отца. Дядя, отцов брат, Эдуард Васильевич Лерхе, калужский губернатор, письмо присылал, писал: коли нужда будет, мол, скажи. В пределах двадцати — тридцати тысяч поможет. Недавно у него жена скончалась. Дети еще не успели вырасти, так что он, похоже, надо мной решил попечение взять.

Брат пять тысяч передал «на обустройство». Говорил: на нового начальника попервой всегда по платью да ста́тью смотрят. Уж потом — по уму да делам. Что мне червонец засаленными, истертыми бумажками. А тому же Евграфу — доход за три года.

И возница к жизни на глазах возвращался, стоило и вторую конягу — молодого, задорного жеребца — к задку кареты привязать. А получив все добытые ковбойским трудом ассигнации — что-то около двенадцати рублей, между прочим, — Евграф и вожжи у меня отобрал.

— Шел бы ты в баул, барин. Полегчало мне. Сам, поди, справлюсь.

И добавил, убедившись, что я благополучно перелез на малом ходу внутрь кареты:

— Ты там за револьверт крепче держись. Мало ли чего…

Совет не был лишен логики, тем более что Гинтар с перезарядкой уже успел управиться. Так и поехал оставшиеся одиннадцать верст до почтовой станции в Усть-Тарке с пистолем за пазухой. Мало ли чего…

У моего слуги титановые нервы. Вот вы бы смогли после попытки ограбления, перестрелки и хладнокровного убийства беззащитного бандита усесться в бултыхающийся по буеракам дормез, завернуться в плед и уснуть? А он сопел в обе дырочки, еще и причмокивая во сне. Видимо, что-то вкусное снилось.

Салон выстудило. Меня потряхивало от холода. В голову лезли дурацкие мысли, главной из которых был вопрос, опять и опять одолевающий мою новую голову: зачем я здесь? Казалось, стоило догадаться, ответить — и сразу станет понятно: и почему именно сюда, в это место и время, и что делать дальше.