— Есть!
— Сторожевым судам? — удивился комиссар. — Буксиры против миноносца?
Но ответил только грохот очередного залпа, и комиссар вдруг понял: нельзя ослаблять огонь и нельзя бояться. Иначе пропадешь.
«Данай» сразу увеличил ход и поднял: «Следовать за мной». Сторожевики выровнялись и дали сухонький залп. Потом второй, потом третий, и еще, и еще. Перед носом миноносца снаряды выбили сплошную стену всплесков. Она опадала, снова выплескивалась и переливалась, но оставалась на месте. Такой огонь называется заградительным. Заставить себя в него войти очень трудно. Ми-ноносец не выдержал и повернул обратно.
— Буксиры прогнали миноносец, — сказал командующий.— Ничего сверхъестественного, — и носовым платком вытер вспотевший лоб. Он нечаянно подумал о том, что произошло бы, если бы миноносец дорвался до торпедного залпа.
А между прочим, ничего особенного не произошло бы, потому что «Жаркий» в этот день атаковал с пустыми аппаратами. Четвертого туза у противников не было.
— В головного! — закричал сигнальщик.
Командующий поднял бинокль. Нет... ничего не заметно. Видно только, что белые прибавили ходу... Они уходят из боя.
Внизу снова кричат «ура». Это победа. Комиссар подошел к командующему и дал ему папиросу. Командующий встал и предложил комиссару огня.
— Мыс Хрони, — сказал штурман, и командующий кивнул головой Он уже десять минут тому назад заметил впереди над горизонтом мутно-синее пятно и знал, что это вход в Керчь-Еникальский пролив.
— Как бы кто-нибудь оттуда не вылез, — пробормотал штурман, но командующий повернулся к нему спиной и пошел к трапу.
Он, конечно, не мог знать, что за горизонтом «Беспокойный» подорвался винтом на мине и теперь возвра-щался в Керчь вместе с «Грозным», не посмевшим идти на минное поле. Если бы знал, не удивился. Он был твердо уверен в победе.
— Дальше не пойдем, — сказал командующий. — Отбой! Фуше! Поднимите: «Адмирал выражает флоту свое особое удовольствие», а потом распорядитесь обедом.
Замки открыты, и пушки развернуты по ветру, чтобы остыли. Люди тоже остывают, и на палубе идет приборка.
Сейберт и командир «Знамени социализма» молча ходят по мостику. Из машины доносятся звонкие удары, визг напильника и веселая ругань. Машинная команда еще не кончила своего боя, потому что механик поклялся до Мариуполя починить разбитый клапан.
— Христофор Богданыч, — вдруг сказал Сейберт.
— Ась? — отозвался капитан, почувствовавший себя на мирном положении.
— Чем замечательна Обиточная коса?
— Обиточная? — удивился капитан. — А чем она может быть замечательна? Коса как коса. С обеих сторон море, а посредине песок.
— Море, вы говорите?
— Конечно, море. — И Христофор Богданыч с опаской взглянул на своего начальника. Он, кажется, не в себе: говорит и смотрит очень странно.
— И больше ничего? — задумчиво спросил Сейберт. — А что там делают?
— Ничего, совсем ничего. Только рыбу ловят, — успокоительно проговорил Христофор Богданыч.
— А много там рыбы?
— Рыбы? Известное дело — много. Там самое главное место после донских гирл. В мирное время там и рыбаков не меньше, чем рыбы, а вот сейчас пусто.
— Тогда все понятно, — сказал Сейберт.
«Что понятно?» — хотелось крикнуть капитану, но он удержался. Если начальник действительно не в себе, лучше дать ему отдохнуть. Но Сейберт взглянул на него и на его лице прочел невысказанный вопрос.
— Понятно, почему мы вышли ночью и на рассвете были у Обиточной. — И Христофор Богданыч вдруг почувствовал, что не понимает чего-то очень простого, что обязан был бы понимать. От этой мысли он похолодел. Неужели он сам не в себе?
Он был сильно потрясен боем.
— Чуть правее, товарищ штурман, — сказал сигнальщик и повел рукой по сверкающему горизонту.
— Вижу, — ответил прильнувший к дальномеру флагманский штурман. — Это мачта той самой канлодки. Она лежит на грунте. И на мачте, кажется, люди... Вахтенный, доложите командующему. Он в кают-компании.
— Слева по носу мачта утопленного неприятеля, — доложил вахтенный. Командующий положил ложку и обтер губы куском хлеба.
— Очень приятно.
— Так точно, товарищ командующий. Только на ней люди, которые видны вооруженным глазом. — Вахтенный был из писарей и любил точную терминологию.
— Семафор на «Данай», чтоб обследовал, — распорядился командующий и снова занялся супом, сваренным по его собственному рецепту, а потому очень вкусным.
Вторая тарелка того же супа называлась вторым блюдом, а арбуз — третьим. За арбузом Фуше доложил, что на «Знамени» исправили повреждение в машине и сейчас будут отдавать буксиры.