— Как только пожелаю, мама. Когда уговоримся с Пятрасом о свадьбе.
Мать опять скорбно закачала головой:
— Мы бы сговорились, доченька. Но отец! Знаешь ведь…
— Затем я и пришла, мама. Потолкуем с отцом по-настоящему. Может, утихомирится, как увидит, что у нас все уговорено и даже пан не перечит.
В хате послышался кашель, кряканье, скрип дверей, и на пороге появился Кедулис. Протерев глаза, зевнул, поглядел на солнце и, не заметив женщин на приклетке, вернулся в избу. Минуту спустя вышел в полушубке, подпоясанном гужами, в напяленном картузе, с палочкой, Видно, куда-то собрался, вернее всего — в корчму.
— Отец, иди-ка сюда! — окликнула мать. — Катрите тут.
Кедулис неохотно обернулся, немного постоял, словно колеблясь, что теперь делать. Нетвердым шагом, тыкая палочкой в землю, направился к женщинам. Катре встала, поцеловала ему руку.
— Стало быть, пришла, — лениво заговорил отец, нашаривая трубку в карманах. — Пан позволил?
— Паненка разрешила. У пана спрашивать незачем, коли паненка отпускает.
— Обоим служишь. Жалованье пан платит.
— Уплатит, когда кончу служить, а теперь ежели получаю, то от паненки.
Кедулис пытливо вгляделся в дочь и уже помягче спросил:
— Так, может, принесла денег? Много всяких дел набралось…
Да, у Катрите было несколько ауксинасов. Но она не собиралась отдавать их отцу. Знала — все равно пропьет.
— Нет, отец, — заявила она твердо. — Хоть и были бы у меня деньги, а не дам. Самой понадобятся.
Кедулис вспылил:
— Какие у тебя надобности? Не одета? Или не жравши?.. Так чего притащилась, коли не желаешь отца выручить?
Катрите поняла — дела ее неважные. Отец станет еще несговорчивей. Может, отдать ему эти монетки? Но нет! Получит жалованье, тогда даст. А теперь не станет ему потакать. Надо сегодня договориться насчет свадьбы. Не обращая внимания на злобу отца, заговорила:
— Отец, как получу жалованье, тогда посмотрим, что с ним делать. Ждать долго не придется. Служба моя скоро кончится. Пан позволяет выйти замуж за Пятраса Бальсиса. Я и пришла просить, чтобы мама и отец нашей свадьбе не противились.
Кедулису словно кто горячих угольев за пазуху напихал. Он вздрогнул, замахал руками, выпучил глаза, не в силах слова промолвить, будто дыхания лишился. Потом разразился угрозами и проклятиями:
— Бесстыжая!.. Лентяйка!.. Благословение?.. С этим проходимцем?.. Мятежником?! Вон с моих глаз! Шкуру спущу!
И уже замахнулся палкой. Но тут подбежала мать, схватила старика за руку:
— Отец, взбесился, что ли? Не ори, как полоумный. Соседей постыдись. Что люди скажут? Зайдем в избу, посоветуемся. Ведь не чужая — родное дите.
Уцепившись, уже не отпускала руку мужа, за другую его руку ухватилась дочь, и так все втроем ввалились в хату. Отец, отдуваясь, опустился на лавку у стола, мать — рядом, а Катре осталась стоять, упираясь в дверной косяк. В избушке было светло — солнечная полоска, пройдя через крайнее окошко, извивалась от стола до середины пола. На отцовской постели у печи сквозь край дерюжного одеяла торчала солома.
— Отца не чтишь, на каждом шагу перечишь, — давясь кашлем, продолжал старик. — Не будет тебе счастья в жизни, коли пойдешь против моей воли.
Нахмурив брови и прикусив губы, дочь смотрела на него. Не выдержав ее взгляда, отец отвернулся и стал искать трубку.
Катре заговорила дрожащим от волнения, но суровым голосом:
— Лентяйкой меня не обзывай. Не ходила я на барщину, как Урше с Ионасом. Но лентяйничала ли я дома, пускай о том матушка скажет.
Мать только руками замахала:
— Что ты, доченька! Без тебя во что дом превратился! Стыдно перед чужими людьми. Ни в огороде, ни в поле не управляемся. От всей деревни отстаем.
А дочь продолжала:
— И не встречали вы неуважения, батюшка! Когда это я вас не слушалась? В поместье меня погнали, пану продали — и то я не противилась.
— Не съел тебя пан. Жива и здорова. Сама барыней стала, потому и ерепенишься. Прежде не слыхивал я от тебя такого. Давно ты гужей не пробовала.
— Я уже не пастушка! Ты мне гужами не грозись!.. — во внезапном приступе ярости закричала дочь.
Кедулис вскочил, схватился за посох:
— Эдак ты с отцом? Убью!..
Мать повисла на руке отца и толкнула его назад на скамью. Дочка не шелохнулась. Только еще крепче сжала губы, красные пятна пошли по щекам.
Но овладела собой и обратилась к отцу ровным голосом:
— В первый раз тебе перечу. Ради жизни моей, моего счастья, прошу, разреши мне выйти за Пятраса Бальсиса.