На сей раз моя маленькая сирена Балтийского моря (стоящая здесь передо мной с широко раздвинутыми ногами) безутешно расплакалась, сотрясаясь от рыданий, стала бессвязно клясться и божиться, что она не знает ничего из того, что у нее хотят выпытать, умоляя нас сжалиться над ее милашкой, которая дает ей средства к существованию. Поскольку я продолжал спокойно потягивать свою «гавану» (одну из лучших, что мне доводилось курить), наблюдая за тем, как она корчится и причитает, она вспомнила нечто такое, что, как она надеялась, могло убедить нас в ее искренности, хотя это было и так ясно: «Когда я видела его в последний раз, мне как раз исполнилось шесть лет… Это было в одной скромной квартире в центре, с окнами на Жандарменмаркт, сейчас от нее уже ничего не осталось…»
– Ну вот, видишь, – сказал я, – ты кое-что знаешь и опять хотела нас обмануть, когда утверждала обратное.
С решительным видом я встаю с кресла и иду к ней, между тем как она разом замирает, парализованная страхом, выпучив глаза и разинув рот. Стукнув по сигаре указательным пальцем, я стряхиваю с ее кончика цилиндр сероватого пепла, несколько раз подряд с силой затягиваюсь, чтобы она разгорелась как можно ярче, и делаю вид, будто хочу поднести сигару к ее груди, прямо к розовой ареоле с выпирающим соском. Мысль о неотвратимой пытке исторгает из уст обвиняемой протяжный крик ужаса.
Этого я и добивался. Я бросаю окурок «гаваны» на пол. Затем, очень ласково, с бесконечной нежностью, я обнимаю мою связанную жертву и шепчу ей на ушко признания в любви, сентиментальные и глупые, но сдобренные, во избежание излишней слащавости, парочкой шокирующих словечек, позаимствованных из лексикона похоти или довольно жесткой порнографии. Жижи трется об меня животом и грудью, как дитя, которое избежало опасности и хочет укрыться в объятиях спасителя. Из-за того, что путы сковывают ее движения, ей остается лишь взывать ко мне, и вот она подставляет мне свои влажные губы, чтобы я мог к ним приложиться, и отвечает на мои поцелуи с весьма правдоподобной, хоть и несколько наигранной страстью. Когда моя правая рука, та самая, которой я едва не начал терзать ей соски, медленно погружается ей в пах, дотягиваясь до отверстия между разверстых ягодиц, я замечаю, что моя юная возлюбленная делает пи-пи, выпуская короткими рывками струйку и тщетно пытаясь сдержаться. Дабы ее подбодрить и вкусить плоды своих трудов, я кладу пальцы прямо на теплый источник, откуда сейчас бьют длинные тугие струи, ибо моя сломленная жертва слишком долго терпела и, наконец, перестала сдерживать позывы, и тут же, смешиваясь с еще не просохшими слезами, из нее извергаются потоки звонкого и прохладного смеха – смеха маленькой девочки, которая выучилась новой, немного противной игре. «Вот что я называю умением убеждать!» – говорит доктор.
Но в этот самый миг слева от меня раздается громкий звон разбитого стекла, который доносится со стороны матового окна, отделяющего нас от соседнего помещения.
А.Р., все еще погруженный в созерцание загадочной фрески, заменяющей окно в детской, где он спал, не может оторвать взгляда от девочки, изображенной в натуральную величину, которая стучит в оконное стекло (тоже иллюзорное), взывая о помощи, такая живая – с этой вытянутой рукой, но, главное, с румянцем на взволнованном ангельском личике, с большими зелеными глазами, расширившимися от возбуждения, с губами, разомкнутыми, как блестящая мякоть плода, в протяжном крике отчаяния, – и стоящая так близко, что кажется, будто она уже проникла в комнату, этот самый А.Р. вздрагивает, когда у него за спиной раздается звон разбитого стекла.
Он быстро поворачивается к противоположной стене. В левом углу комнаты, в проеме распахнутой двери, стоит Жижи, все еще в школьной форме с отложным воротничком, отороченным белыми кружевами, и смотрит себе под ноги на пол, на поблескивающие осколки, какие могли бы остаться от разбившегося вдребезги бокала для шампанского. Самый крупный и самый узнаваемый из них – это целиком отколовшаяся ножка бокала на подставке, с хрустальным острием, тонким, как стилет с круглым клинком. Перекинув через руку что-то из верхней одежды, пальто или плащ, девочка с беспомощным видом, приоткрыв рот в замешательстве и опустив глаза, обозревает последствия неожиданной катастрофы. Она говорит:
– Я хотела принести вам бокал игристого вина… Он выскользнул у меня из рук, сама не знаю, как это получилось…