– Поэтому вы уверены, что это моих рук дело?
– Да нет, что вы! Я высказал это предположение наугад, просто хотел узнать, как вам такой сюжет – это пока черновой набросок, повествование еще может принять любой оборот… Для нас эта стадия самая увлекательная.
– Вы уже напали на след?
– Конечно, и даже не на один. Расследование продвигается быстро, причем в разных направлениях.
– И что вы думаете об убийстве фон Брюке старшего?
– Тут все иначе. Пьер Гарин и Вальтер сразу указали именно на вас. Последний даже уверяет, что стрелял в вас, чтобы отомстить за убийство отца.
– И вы ему верите?
– В его рассказе все прекрасно согласуется: хронология событий, продолжительность пути, соответствующие свидетельские показания, не говоря уже о том, что у вас были все основания для отцеубийства. На вашем месте я поступил бы точно так же.
– Только я не сын оберфюрера. Он мог быть нацистом, он мог бросить совсем еще молодую жену из-за того, что она наполовину еврейка, он мог проявить чрезмерное служебное рвение на Украине, но меня все эти семейные дела не касаются.
– Напрасно вы, дорогуша, запираетесь, прошлое-то у вас темное, отец якобы неизвестен, детство прошло между Финистером и Пруссией, память неважная…
– А Вальтер, значит, весь как на ладони, без прошлого и вне подозрений! Вы знаете его порно-садистические картины и рисунки?
– Конечно! Все их знают. В одном специализированном книжном магазине возле Zoobahnhof можно приобрести даже их литографические репродукции, отличного качества. В тяжелые времена каждый выживает, как может, а он даже приобрел репутацию художника.
В этот момент в палату без стука вошла та же чопорная сиделка в белом накрахмаленном костюме и вручила мне прозрачный полиэтиленовый пакетик, в котором, как сообщила она на своем чистом и пресном немецком, лежали две пули, извлеченные из меня хирургом, решившим подарить мне их на память. Лоренц протянул руку, взял у меня пакетик и стал с удивлением рассматривать его содержимое. Свой вердикт он вынес незамедлительно:
– Тут не девять миллиметров, а семь с половиной. Это все меняет!
Он резко поднялся и, не прощаясь, вышел из палаты вместе с сиделкой, прихватив эти каверзные пули. Я так и не узнал, касались ли упомянутые изменения моей персоны. Затем мне подали какой-то безвкусный ужин, к которому не прилагалось ничего горячительного. За окнами уже воцарилась тьма, мутная и бледная из-за густого тумана. Но лампы так и не зажглись, ни на улице, ни в палате… Покой, серая мгла… Вскоре я снова уснул.
Прошло много часов (не знаю, сколько), и вот снова появилась Жижи. Я не заметил, как она вошла. Когда я открыл глаза, наверное, разбуженный шорохом, она уже стояла у моей постели. По ее движениям и выражению ее детского личика было видно, что она как-то странно взбудоражена; но это было не радостное волнение или чрезмерное воодушевление, а скорее горячечное возбуждение, какое вызывают некоторые ядовитые растения. Она бросила на одеяло твердую блестящую прямоугольную карточку, которую я узнал еще до того, как взял ее в руки: это был Ausweis Вальтера, который по счастливой случайности оказался у меня в кармане, когда я, пробравшись по подземельям кукольной лавки, вышел из мрачного туннеля. Очень быстро, с какой-то невеселой усмешкой, она пояснила:
– Бери! Это тебе! В твоем деле еще одно удостоверение личности никогда не помешает. На фотографии как будто и впрямь ты… Вальтеру это больше не понадобится. Он мертв!
– Его тоже убили?