– До свидания, Пал Палыч… Будь ты проклята! Змея! – напоследок кидает Стольникова и скрывается за дверью.
Знаменский достает отдельный бланк для допроса, заполняет «шапку».
– Давайте все же поговорим.
Уварова молчит.
– Вы систематически занимались хищениями. Это вы теперь признаете?
– Да, – мрачно отзывается Уварова. – Признаю.
– Вас ожидает лишение свободы. Это вы тоже понимаете. К чему же упорное запирательство в вопросе о поджоге?
– Хотите, чтобы я перестала бороться?
– Хочу, чтобы вы оценили цепь косвенных улик. При инвентаризации у вас выявлены немалые излишки. Их происхождение – сгоревший склад. Так что мотив поджога убедительный: присвоение товаров на весьма круглую сумму. Дальше. Кроме показаний Стольниковой, есть свидетельство одной из кладовщиц. Она заметила, как вы выходили из-за ящиков с посудой, отряхивая ладони. Именно оттуда, где возник пожар.
– Еще не доказательство, что я его устроила!
– Но даже известно, как вы это сделали, Елена Владимировна, – вкрадчиво говорит Пал Палыч. – Вы принесли в сумке бутылку с бензином и свечу. Зажгли ее с тем расчетом, чтобы разгорелось не сразу. – Знаменский не торопится и наблюдает за ее лицом, выдающим изумление и растерянность. – Потом ловко подсыпали сторожу в термос снотворного. Выждав время, приехали еще посмотреть на пожар и убедиться, что сработало!.. Видите, все правильно. Женщина вы неглупая, должны признать свое поражение.
– Глупая, умная – немолодая, вот что!.. – почти шепчет Уварова. – Снова сидеть – век кончен… – Помолчав, поднимает голову, говорит жестко: – Ну, допустим, я подпалила. И что? Да гори оно хоть все ярким пламенем!
– Откуда такая озлобленность?
– А судьба меня, гражданин следователь, не ласкала, не баюкала… не то что некоторых… Хотите послушать, откуда змеи берутся? – с вызовом спрашивает она.
– Всегда стремлюсь понять.
– Вот-вот, понимайте. Была девчонка не хуже других. Кончила товароведческий, показалось – скучная работа. Устроилась в такси. Вроде жизнь наладилась: замуж вышла за трезвого, жилье получили, сына родила. – Уварова исповедуется не покаянно – ожесточенно. – А рухнуло все в один миг. Пассажир в аэропорт. «Гони, – говорит, – опаздываю! Накину тридцатку!» Тогда для меня это деньги были. Погнала. Сто, сто двадцать, пошла на обгон. Перевернулась. Он – насмерть, мне после больницы – срок. Дальше – лучше. Освободилась, приезжаю домой. Узнаю: муж со мной, с осужденной, развелся, с площади выписал, в квартире новая хозяйка. Выпихнули мне на лестницу чемоданчик с барахлом. «Ребенок?!» – спрашиваю. Простудился, говорят, умер. Как только пережила… Достала старый товароведческий диплом, пошла по объявлениям, где «требуются». Поступила на самую низовую должность. И год за годом прогрызалась в начальницы. И остервенилась, да, остервенилась. Зато прогрызлась… А на промтоварах сидеть да нитки не взять… Э-эх, гражданин следователь… жизни вы не знаете, какая она есть!..
– Я знаю, какая она должна быть, – говорит Пал Палыч после паузы. – И еще знаю: жизнь такая, какой ее делают сами люди!..
Кибрит и Знаменский встречаются на лестнице Петровки, здороваются.
– Ну, отмылась от сажи?
– Не говори! До сих пор в горле першит. Как у тебя?
– Помаленьку.
Рядом возникает Томин:
– Привет! Паша, я тебе обзвонился!
– А что?
– Начала раскручиваться вот такая, – поднимает большой палец, – криминальная история! Просто создана для нас с тобой! И Зинаиду примем, если попросит.
– Еще куча работы с пожаром, – говорит Знаменский.
– Паша, не будет тебе прощения, если откажешься!
– Ладно, созвонимся.
Знаменский направляется к себе для последней беседы с Гуторской, утерявшей ныне всю свою заносчивость.
– Стольникова созналась – очередь за мной. Этого вы ждете. И видите во мне главную преступницу! – обреченно говорит она.
– Ангелом я вас не считаю.
– Не могу найти слов… и, очевидно, бесполезно… но я невиновна! Ни в пожаре, ни в недостаче! Клянусь вам!
– Чем? – вдруг заинтересовывается Пал Палыч.
– Что?
– Чем клянетесь?
– Чем угодно!
– «Чем угодно»… Не впечатляет, – непонятно для Гуторской хмыкает Пал Палыч.
– Я знала, что не поверите!
– Как раз верю. Подозрение в поджоге с вас снято. Известно также, что в хищениях вы участия не принимали. Стольникова решительно все берет на себя.
– Дуся… спасибо ей!.. – вырывается у Гуторской теплая нота.
– Но переброски между базами не были для вас тайной. Как же назвать вашу позицию?
– Я не вмешивалась… не хотела связываться… К Дусе поступал дефицит, на мою половину – что попроще…
– И жили со спокойной душой! Не люблю читать мораль, Евгения Антоновна, но вам скажу. Наверно, каждое второе преступление было бы невозможно – просто невозможно! – без таких вот людей, которые «не желают связываться»!.. А еще на вашей совести Стольникова. Удивляетесь? Ведь вы умная, волевая женщина. Вы имели на нее влияние. Но презирали – за легкомыслие, небогатый интеллект, за этого Костю. На ваших глазах Уварова втягивала ее в махинации! Пытались вы бороться, спасти?.. – Секунду-другую ждет ответа и подытоживает: – Нет, умыли руки!
– Да, перед Дусей я виновата, – пристыженно говорит Гуторская после паузы.
– Мы не берем вас под стражу. Вопрос об уголовной ответственности решит суд. Давайте подпишу пропуск.
Он вручает пропуск растерянной и вместе посветлевшей Гуторской. Та берет его, поднимается.
– Спасибо, Пал Палыч… Спасибо!..
– Не за что, – отзывается Знаменский и звонит по внутреннему телефону: – Саша, уговорил, иду к тебе смотреть новое дело!