– Есть обстоятельство, которое предостерегает меня от поспешного сочувствия, Евдокия Михайловна, – и, помолчав, спрашивает: – Когда ожидалась ревизия?
Стольникова растерянно хлопает ресницами – не ожидала атаки с этой стороны.
– Какая ревизия?.. – машинально повторяет она.
– Обычная, полугодовая.
– Не понимаю… при чем тут…
– Ревизия должна была проводиться через два-три дня.
– Возможно, но… мне же не сообщают… к вам, мол, едет ревизор!
– Вы заведуете складом четыре года. И ведомственные ревизоры всегда приходили в одни и те же сроки. Я прав?
– В общем-то, да… – сдается Стольникова. – Но что плохого, Пал Палыч? Подметем загодя двор, в складу приберемся, чтоб легче учитывать. Ревизоры только довольны! И начальство… Честно-то, Пал Палыч, кому нужны лишние приключения?
– А я вот недоволен. Для следователя пожар перед ревизией – вещь подозрительная. Напрашивается мысль о сокрытии каких-нибудь… непорядков.
– Пал Палыч, миленький! Ведь это ж несчастное совпадение, ничего больше! Клянусь всем святым! – Взгляд у Стольниковой открытый, тон искренний.
– Мне, Евдокия Михайловна, частенько клянутся, – усмехается Знаменский. – По-разному, конечно. «Провалиться на этом месте», «Чтоб мне счастья не видеть», «Пусть язык отсохнет»… Клянутся жизнью, могилой матери, здоровьем детей. Вы вот – всем святым. А что для вас святое?
Стольникова воспринимает вопрос с полной серьезностью и после паузы произносит торжественно и проникновенно:
– Я клянусь вам любовью самого дорогого для меня человека!
Закончив разговор со Стольниковой, Знаменский входит к Томилину.
– Кончаем, Пал Палыч, – докладывает тот, имея в виду схему склада, испещренную пометками Гуторской.
Знаменский наклоняется посмотреть.
– Так-так… Что тут за цифры?
– Кожаное пальто на меху, Югославия, – комментирует Томилин.
– Можно принять и за шестьдесят восемь, – указывает карандашом Знаменский.
– Под этим номером фен для сушки волос, – дает справку Томилин.
– Видите, какая разница? – обращается Знаменский к Гуторской.
– Нет, не вижу разницы. И шестьдесят три сгорело, и шестьдесят восемь сгорело.
– Все-таки напишите, пожалуйста, рядом поразборчивей, а внизу примечание: «Исправленному шестьдесят три верить» и подпись.
Гуторская раздраженно фыркает, внося исправление.
– Соображений о причине пожара у вас не появилось?
– Вряд ли следствие с ними посчитается. Будете валить на нас со Стольниковой – чего-нибудь там не соблюдали!
– Мы так кровожадно выглядим? – поражается Знаменский. Гуторская не отвечает. – Так я вас слушаю, – уже серьезно добавляет он.
– Да хотя бы молния ударила – вот вам и причина!
– Отпадает. Мы запрашивали метеосводку.
– Тогда самое вероятное – кинули окурок. Тлело, тлело, потом занялось. Сколько ни запрещай курить, за грузчиками не уследишь!
– Простой вариант… Не исключен, но в ряду прочих. Как вы, например, оцениваете тот факт, что склад сгорел накануне ревизии?
В отличие от Стольниковой, Гуторская готова к подобному повороту разговора.
– Оцениваю с большим сожалением! – чеканит она. – Случись пожар после ревизии, вы бы не задавали таких коварных вопросов! И таким невинным тоном!
Развалины после пожара мрачно чернеют при дневном свете. Кибрит и сотрудники пожарной службы осматривают их, фотографируют, берут пробы золы и пепла. Кропотливая, грязная, долгая работа…
У Пал Палыча дошли руки более обстоятельно побеседовать со сторожем Николашей. Николаша выглядит совсем стариком – понурый, угнетенный чувством своей вины.
– После работы в тот вечер никто на складе не задерживался?
– Не-ет.
– Может, дневной вахтер?
– Не-ет. Он меня еще за воротами встречает. Домой спешит, невтерпеж.
– И ничего примечательного не заметили?
– Все как обычно… Только вот когда я чаевничать наладился, Гуторская прибежала: чего-то на территории забыла.
– Минутку. Воду для чая вы где наливали?
– Я из дому приношу, в термосе. Сладкий, заваренный.
– Значит, прибежала назад? И сколько пробыла?
– Минут пять, наверно. Сумку какую-то вынесла.
– Пока она ходила туда и назад, вы оставались своей вахтерке?
– Там. Чтоб ей пройти, сигнализацию отключил, потом врубил обратно. Потом чуток радио послушал – и вдруг начало меня морить… Да ведь как уснул-то – замертво! Рядом огонь ревет, крыша рушится, от дыму не продохнуть, а я сплю! Вы только подумайте!
– Гуторская термосом не интересовалась? Не брала, например, в руки?
Сторож таращится в изумлении: экую нелепицу спрашивает следователь!
– Да что вы, на кой?! – И возвращается к прежней теме: – Прям наваждение! Вот вы отправляли на алкоголь проверять. Трезвый же я был?
– Трезвый.
– Видите как. Не иначе судьба! Мне юрист – рядом живет – сказал, статья есть. – Он тяжко вздыхает. – Статья сто.
– Да, статья есть… Вспомните, пожалуйста, куда вы отлучались до того, как сон сморил.
– Никудашеньки!
– Ошибаетесь.
– Нет, точно! Заступил на дежурство, пошел доложиться Евдокии Михайловне…
– Где она была?
– В конторке с Гуторской. И больше ни с места. Только, конечно, замок на склад навесил, когда бабы на автобус собрались.
– Уходили они поодиночке?
– Нет, гуртом проводил.
– А раньше, пока докладывались Стольниковой, вахтерку запирали?
– На пять-то минут?!
– Так. Пять минут она была безнадзорной!
– Ну к чему вы это, товарищ следователь?.. Знаю, виноват, сам себя казню. Да еще суд добавит! Старухе каково? Дочерям? Чего уж теперь задавать зряшные-то вопросы!..