– По законам природы – нет.
– Вот именно! Пересортица меня настораживает! Иногда недостача копится постепенно, ее маскируют всякими фокусами. В том числе годится и пересортица, а мы ее принимаем за детский грешок! Извините, что горячусь! – Томилин усмехается: – Любимая мозоль.
– И что за пересортица была у Стольниковой?
– Хрусталь вместо фарфора засчитывали. Магнитофоны – за телевизоры. Мужскую одежду – за женскую.
– Объяснения давала?
– Стандартные отговорки. Напутали при доставке, напутали при вывозе…
Легкий стук в дверь, и входит Томин.
– С утра пораньше уже вместе! Обо мне, похоже, не вспоминают.
– А ты не пропадай! – Знаменский рад его видеть. – С глаз долой – из сердца вон… Слыхал?.. Какие вести с незримого фронта?
– Довольно прозаические. Например, сигнализация до пожара была в целости.
– А сторож? Предполагаемые уголовные дружки?
– Нету.
– С чем же ты, Саша, к нам?
– Вы так погружены в высшую бухгалтерию – даже стыдно со своей мелочевкой… Мадам Стольникова вчера учинила скандал и потасовку.
– С кем?! – в один голос восклицают Знаменский и Томилин.
– У-у, тут таинственная незнакомка в машине!
Томин выдерживает паузу, и Пал Палыч торопит:
– Не тяни!
– Выкроил я минутку и разыскал ее.
– Вот везучий! – улыбается Томилин.
– Везение ни при чем. Я ее вычислил.
– Каким образом?
– Хм… Все-то вам расскажи. Сообщаешь конечный результат – удивляются: «О-о-о!» Объяснишь механику – скажут: «А-а-а…»
– Согласен разочароваться, – настаивает Пал Палыч. – Давай рассказывай!
– Ну, если публика очень просит… Напомню, что я имел: светлые «Жигули» – двойка, универсал, – номер кончается на ноль. За рулем женщина. По счастью, есть на свете райГАИ. Низко бью челом. Мне отбирают все «Жигули» соответствующей модели. Из них отсеивают светлые. Из светлых – все с нулем. Из тех – где за рулем женщина: как владелица или по доверенности. Дальше я уже пристально интересуюсь, что за дамы в остатке. Родная милиция помогает. И сегодня вдруг узнаю: одна из них накануне сцепилась со Стольниковой! Как видите, проще пареной репы.
– Саша… кто? – спрашивает Знаменский, предчувствуя крупную удачу.
– Некая Уварова. Тоже завбазой УРСа, только другого ведомства. Коллеги, так сказать… Ага, пробрало? – Томин доволен произведенным эффектом.
– Договаривай, договаривай! Потасовка…
– Да, Паша, имела место в кабинете Уваровой. Кладовщицы с перепугу вызвали милицию. И тут женщины мгновенно помирились. Прикрыли синяки платочками и стали патрульного спроваживать. Хорошо, он оказался формалист: потребовал письменное объяснение. – Томин достает листок, зачитывает: «Претензий друг к другу не имеем…» И ниже – автографы обеих дам.
– Позволь… – Знаменский берет листок. – В шестнадцать часов… То есть отпросилась у меня и полетела драться?
Все трое переглядываются.
Робкий стук в дверь – и на пороге Стольникова. Под обращенными на нее взглядами невольно ежится и здоровается смущенно.
– Легки на помине, – говорит Знаменский. – С опозданием на пятьдесят пять минут.
– Извините… не рассчитала… троллейбус…
– Обманули вы меня вчера, сославшись на самочувствие.
– Нет, я правда себя не помнила… правда было очень плохо…
– А теперь вам хорошо, когда поколотили Уварову? Теперь полегчало? – требовательно спрашивает Знаменский.
– Ее стоило!.. Стоило! – вырывается у растерявшейся было Стольниковой.
– За что?
– Это не имеет отношения! Чисто личное! Абсолютно не имеет отношения!.. – Голос ее не слушается. – И вообще ничего особенного не было!..
– «Не имеет отношения» или «не было»?
Стольникова молчит.
У жилого дома тормозит автофургон. Из кабины выпрыгивает Костя, идет в подъезд. Звонит в квартиру Гуторской.
Хозяйка, одетая по-домашнему, но подтянутая и аккуратная, как всегда, с неприязнью встречает гостя.
– Тебе чего? – Тот мнется. – Дуся, что ли, прислала?
– Нет. С Дусей я… расстался. – В легком смущении Костя поворачивается к зеркалу, приглаживает волосы, рассматривает какой-то пупырышек на подбородке.
– Как же она отпустила? – с насмешливым любопытством спрашивает Гуторская.
– А я пока ее дома не было. Взял отгул, собрал; шмотки и тягу.
– Хорош гусь!
– Да ведь погорели вы, Женечка! – Костя обретает привычную развязность. – Что она теперь может мне предложить? В беде я никому не помощник – только себе!
– Закругляйся, мне некогда, сейчас муж придет. Зачем пожаловал?
– Ключ, понимаешь, в кармане завалялся. Отдай ей, ладно? – Он протягивает ключ с брелоком.
– Почему я?
– Неохота на истерику нарываться. Ну пожалуйста!
Гуторская неохотно берет ключ.
– И еще чего хотел… Пусть не припутает меня сдуру, в свидетели не потянет! Никаких я ваших дел не знаю, ясно?.. Только ты от себя скажи, как свои мысли. Дуся тебя послушает. Скажешь?
– Ну что ты зубами стучишь? – презрительно кривится Гуторская. – Меня вон в поджигательницы записали, я и то не трясусь!
– А если посадят?
– Просто так не сажают. Доказать надо!
– Железная ты баба, Женечка!.. Слушай, у тебя свободных денег не водится? Мне бы четвертной.
– Это за что же?
– За красивые глаза, – кокетничает Костя.
– Таким глазам – рубль цена.
– Рупь?! – оскорбляется Костя. – У меня собственная десятка есть! – Он отворяет дверь на улицу и гордо выходит.
Щелкает отпираемый снаружи замок, и на пороге появляется муж Гуторской, интеллигентный, приятный человек средних лет.
– Что за типчик отсюда выскочил? – спрашивает он, ставя тяжелый портфель.