— Так что, Василь Федорович, шьем к воротнику кожух, — прижмурил он черные цыганские очи. — Говорят, вы вчера мерку снимали?
— Мерка у нас есть давно, — спокойно ответил Грек.
— А того… моль с кожуха на воротник не перелезет? — притворялся наивным, а сам косил глазом, как реагируют мужики.
Те сосредоточенно молчали. Слишком серьезным было дело. Ковалик вытянул над забором шею, у него даже жила набухла на лбу.
— Моли там нету, Родион, а кожух большой, покроем новым сукном и будем носить, — старался говорить рассудительно, даже что-то объяснить Голубу.
— А где же грошей возьмем? Из тех, что остались от воротника?
— Да. Придется на первых порах поделиться… А мы и делимся. Разве ты не имеешь выгод от воротника?
— Я? — удивился Тромба.
— А как же, та высокая оплата, которую ты сейчас получаешь, заработана всеми сообща. Я тебе не в укор… Мы наверстаем на землях «Зари», — неожиданно высказал он то, что сложилось в эти трудные дни.
— Значит, возьмем невесту голую, — потешался дальше Родион, не обращая внимания на Грекову рассудительность. — Заработаем деньжат, оденем невесту да еще и себе купим рукавицы.
— И рукавицы и шапку, Родион. Мы женимся капитально. И будем жить-поживать, назад на отцово подворье невесту не поведем. Приходи на общее собрание, продолжим там беседу про единое семейное счастье. — И раздавил тяжелым сапогом на тропке цигарку.
Грянул хохот, Голуб огляделся, но со всех сторон на него смотрели смеющиеся глаза, и он смутился. А Василь Федорович шагал по улице, отыскивая места посуше, и сучил трудную думу, что это только начало долгой и тяжелой череды неладов да хлопот, которые навалятся, и что не только с Родионом Голубом ему доведется вести сражение. Его совсем не утешило, что он срезал Тромбу, он не имел права тратить силы на мелочи, хоть и не собирался потакать кому-нибудь и уж подавно терпеть насмешки.
…Почти о том же самом, только с другой стороны думал в это время другой человек, вылезающий из старой, обшарпанной «Волги», в которую уже мало кто рисковал садиться — боялись рассыпаться на тряском шоссе. Это был Андрей Северинович Куриленко, председатель «Зари». Он долго, слишком долго топтался возле машины, переступал с ноги на ногу, неуверенно озирался, даже казалось, что передумал и опять сядет в машину, но рискнул и, затаив дыхание, двинулся к маленькому щеголеватому домику в глубине сада. Домик был ему знаком, пять лет назад он жил в таком сам, в соседстве с секретарем райкома Ратушным. Тогда он работал заместителем председателя райисполкома. Так же, как и сейчас, зацветали красным и белым цветом в саду антоновки и шафраны, и расцветали его надежды на новую должность, на новую высоту. Но они оказались пустоцветом; нынешнюю же завязь секло градом: из председателей колхоза его перевели в заместители, и он решил воспользоваться правом бывшего соседа и давнего знакомого, попытаться что-нибудь изменить в своей судьбе.
В маленькую, покрашенную в голубой цвет калиточку, из которой он выходил когда-то с высоко поднятой головой, нырнул, словно в полынью.
Заплыв ему не удался. Иван Иванович угостил бывшего соседа зелеными семиренками прошлогоднего урожая и сливянкой, которую как-то по-особому готовила его жена. На этот раз сливянка показалась Куриленко горькой, потому что Ратушный сказал:
— Не могу я рекомендовать тебя никуда. Сначала научись хозяйствовать. Советую серьезно и по-дружески: как следует учись. Грекова школа тяжелая, но это школа будущего. Так что считай — тебе крепко повезло.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Еще густо тлели в рассветной мгле за углом нарядной огоньки цигарок, еще мелькали в тумане неясные фигуры: кто-то у кого-то что-то просил, кто-то с кем-то менялся, еще блескуче отсвечивали теменью окна мастерских, но вдруг застоявшуюся тишину прорезала густая пулеметная очередь — затрещал первый пускач, через полминуты треск оборвался, перешел а мощное гудение, и спугнутая тишина стала было улегаться, уходить в дрему, но по ней ударили сразу несколько пулеметов, и рвали ее на куски, и били вдребезги, перемалывали в невидимую звуковую пыль, перемешивали со скрежетом, лязгом, криками, а потом по ней прошлись два тяжелых катка: гу-у-у-фи-и, — и заработали могучие «Беларуси», втоптав ее в землю. Треск и грохот падали на голову, на плечи, сбивали, сдирали последние покровы сна, последнюю дремоту, что притаились в складках губ, между ресницами.